The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

крупных землевладельцев, они часто сдавали ее арендаторам на выгодных условиях, но в конечном итоге всех, кто поверил в эгалитарный дух фронтира, ждало разочарование. Если, несмотря на схожие природные условия и связь с мировым рынком, в двух странах сложились противоположные структуры землевладения, то это связано с тем, что в Аргентине государственная политика была направлена на экспортный рост, а в Канаде большее значение придавалось сбалансированному социальному устройству. Правящая олигархия сама была заинтересована в землевладении в Аргентине, но не в Канаде.

2. Североамериканский Запад

Исключительный случай

Фронтир в США, особенно в период с 1840 по 1890 год, выделяется из всех остальных по ряду причин.

Во-первых, ни одно другое переселенческое движение в XIX веке не было столь масштабным; оно заполнило весь континент людьми в гораздо большей степени, чем в Австралии. Это относится не только к общему долгосрочному процессу, но и к отдельным эпизодам резкого ускорения. Например, калифорнийская золотая лихорадка стала крупнейшей непрерывной миграцией в истории США: Только в 1849 году в штат хлынуло 80 тыс. человек, а к 1854 году там проживало уже около 300 тыс. белых. Сопоставимые масштабы имела "золотая лихорадка" в Колорадо в 1858 г. Структурно схожие процессы происходили в Витватерсранде (ЮАР), Новом Южном Уэльсе (Австралия) и на Аляске, но они носили более локальный характер и не были связаны с продвижением поселений по огромной территории.

Во-вторых, ни одна другая граница не оказывала такого влияния на общество за пределами своей непосредственной территории. Нигде больше структуры приграничного общества не были так успешно интегрированы в национальный контекст. Американский Запад не превратился в отсталую и маргинальную "внутреннюю колонию", что отчасти объясняется географической особенностью Соединенных Штатов. После золотой лихорадки середины века регион необычайного экономического динамизма, сформировавшийся вдоль тихоокеанского побережья, не был в основном результатом механизмов экстенсивного приобретения земли. Таким образом, истинная граница пролегала между давно динамично развивающимся Восточным побережьем и экономически развивающимся регионом на другой стороне континента; топографически это была настоящая "середина". С точки зрения социальной истории, следует различать два типа приграничного общества: (1) Запад ферм и небольших городов, населенный представителями среднего класса и характеризующийся семьями, религией и тесно связанными сообществами; и (2) гораздо более бурный пионерский Запад, определяемый стадами скота, поисками золота и армейскими заставами, где характерным социальным типом был молодой одинокий мужчина, часто занятый сезонно, очень мобильный и подверженный опасным условиям труда. Кроме того, в качестве особой региональной формы можно назвать (3) общество, возникшее в результате "золотой лихорадки" в Калифорнии. Оно настолько резко противоречило многим характеристикам традиционного Запада, что долгое время велись споры о том, следует ли вообще включать Тихоокеанскую Калифорнию в понятие "Запад" и в каком смысле.

В-третьих, американский фронтир XIX века во всех случаях выступал в качестве механизма исключения местного коренного населения. Аналогичная картина наблюдалась и в Южной Америке, в то время как в Азии и Африке коренное население сохраняло большую свободу действий и там, и там. Ранее на территории Северной Америки, безусловно, наблюдались случаи ассимиляции "индейцев" и европейцев; французы, в гораздо большей степени, чем англичане или шотландцы, достигли в XVIII в. своего рода modus vivendi с индейцами. В отношениях между испанцами и коренными народами на территории современной Нью-Мексико в условиях приблизительного равновесия сложилась устойчивая "граница включения". Это не повторилось в сфере контроля США, где резервация постепенно превратилась в характерный способ обращения с коренным населением. Чем больше центр суши заполнялся поселенцами, тем меньше удавалось загнать индейцев в открытую "дикую местность". После Гражданской войны и, соответственно, после окончания индейских войн в 1880-х годах система разрозненных специальных районов стала нормой. Ни в одном другом приграничье - хотя есть сходство с "родными землями" в Южной Африке ХХ века - не происходило такой масштабной изоляции коренного населения.

В-четвертых, как научная концепция и популярный миф (мало затронутый академической "дегероизацией"), фронтир был великой интегративной темой национальной истории задолго до того, как Тернер дал ему название. Около 1800 года Джефферсон не сомневался, что будущее Соединенных Штатов будет связано с западным континентом, а в 1840-х годах идеологический мотив "судьбы Манифеста" неоднократно использовался для обоснования агрессивной внешней политики. В этом смысле некоторые историки трактуют морскую экспансию США в Тихом океане, возглавляемую китобойным промыслом, как перенос границы за пределы сухопутных границ страны. Открытие Запада рассматривалось и рассматривается как характерная североамериканская форма государственного строительства. Интегративная сила этой темы обусловлена еще и тем, что на определенном этапе своей истории почти каждый регион Северной Америки был "Западом".

В одной крайности, история Запада полностью отделяется от концепции фронтира: это было в определенной степени неизбежно, когда фокус внимания почти полностью сместился на отдельные регионы и местности, поскольку это означало отказ от основной идеи Тернера о том, что различные географические и отраслевые границы были в конечном счете взаимосвязанными частями единого процесса. Другое направление в американских исследованиях, к которому ближе наше рассмотрение, отвергает тенденцию к реификации Запада, рассматривая его не как регион, описываемый в терминах объективных географических характеристик, а как результат отношений зависимости. В этой оптике "Запад" обозначает не место, которое можно обозначить на карте, а силовое поле особого рода . Другие перспективные изменения связаны с множественностью социальных акторов, которую нельзя свести к простому противопоставлению ранчеров и индейцев, а также с тем, что Запад в ХХ веке становится все более урбанистическим. Города не фигурируют в классических западных фильмах 1930-1940-х годов, хотя в то время, когда они снимались, часть Запада уже входила в число наиболее урбанизированных районов США. Пересмотренные исторические интерпретации редко питаются только достижениями эмпирического знания. Следовательно, спор между неоревизионистами и их оппонентами не может быть решен только на основе достижений в области научных исследований. Каждый ревизионизм имеет политическую подоплеку, и попытки разрушить тернеровскую ортодоксию могут, например, включать в себя и критику американской "исключительности". Если фронтир испарится, то, по крайней мере, эта претензия на особый американский путь уйдет в прошлое.

Однако если говорить о всемирной истории XIX века, то нельзя не отметить своеобразие Соединенных Штатов. Мы уже видели, что модели урбанизации в этой стране не просто воспроизводили модели Старого Света, а разрастание пригородов определяло неоевропейский путь, который типологически приближал ее к Австралии. Если бы европейцы не считали завоевание и заселение Запада столь уникальным явлением, они бы не описывали и не комментировали его с таким восторгом, не брали бы его в качестве отправной точки для собственных фантазий и вымыслов. Стремление Америки обрести "нормальную" национальную историю наталкивается на изумление Европы по