The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

"цивилизацией" и "дикой природой" концепцией "зон столкновения", так и не дав общепринятого определения, что это значит.

Одна из традиций, идущая от Тернера, - Уолтер Прескотт Вебб, ключевой автор, - обратилась к мировой истории и подчеркнула активную и "органическую" сторону границы, ее способность изменять то, с чем она соприкасается. Эта идея впоследствии вдохновила Иммануила Валлерстайна на концепцию включения периферийных регионов в динамичную мировую систему. Алистер Хеннесси в замечательном сравнительном очерке представил совокупность всех пограничных процессов как просто "историю экспансии европейского капитализма на неевропейские территории", как необратимое распространение товарно-денежной экономики и европейских представлений о собственности на заморские просторы бескрайних лугов: прерии Канады и Великие равнины США, аргентинские пампасы, южноафриканские вельдты, степи России и Центральной Азии, австралийскую глушь. А Уильям Х. Макнилл, великий мастер всемирно-исторического анализа, применил концепцию Тернера к Евразии, сделав акцент на теме свободы, которая уже была чрезвычайно важна для самого Тернера. Макнилл рассматривает границу как амбивалентное понятие: четкая политическая и культурная разделительная линия, но в то же время открывающая свободные и расширяющие возможности пространства, которых уже не найти в более высокоструктурированных основных зонах стабильного расселения. Например, положение евреев было заметно лучше в приграничных районах, где они часто селились, чем в менее изменчивых условиях.

Следует ли рассматривать границу как пространство, которое можно демаркировать на карте? Есть много аргументов в пользу альтернативного взгляда на нее как на особую социальную констелляцию. В этом случае можно дать следующее определение, достаточно широкое, но не слишком расплывчатое: Граница - это обширная (а не просто локальная) ситуация или процесс, когда на определенной территории как минимум два коллектива различного этнического происхождения и культурной ориентации, обычно под угрозой или с применением силы, поддерживают между собой контакты, не регулируемые единым всеобъемлющим политико-правовым порядком. Один из этих коллективов выступает в роли захватчика, основной интерес которого заключается в присвоении и эксплуатации земли и/или других природных ресурсов.

Конкретная граница - это продукт толчка извне, который в основном исходит от частной инициативы и лишь во вторую очередь пользуется государственной или имперской поддержкой или опирается на сознательную инструментализацию со стороны конкретного правительства. Поселенец не является ни солдатом, ни чиновником. Фронтир - это иногда устойчивое, но теоретически подвижное состояние, характеризующееся высокой социальной неустойчивостью. Вначале противостоят друг другу как минимум два "пограничных общества", каждое из которых включено в управляемые извне процессы изменений. В меньшинстве случаев ("инклюзивный фронтир") они сливаются в одно (всегда этнически стратифицированное) гибридное общество, метисаж которого существовал, прежде всего в Северной Америке, как "подполье" под респектабельным обществом белых протестантских глав семейств. Как правило, неустойчивое равновесие разрушается в ущерб одной из сторон, которая затем исключается, отделяется или даже физически изгоняется из все более прочного ("модернизирующегося") социального контекста более сильного коллектива. Промежуточным этапом на пути к этому является ситуация, когда слабая сторона становится зависимой от сильной. Хотя граница открывает пространство для общения - например, на новых языках пиджин - и для развития особых типов культурного самопонимания, наиболее важные линии конфликта лежат в некультурных сферах: с одной стороны, борьба за землю и выработка концепций собственности, с другой - различные формы организации труда и структуры рынка труда.

Захватчики используют три схемы самооправдания, по отдельности или вместе, в зависимости от необходимости:

1. право завоевателя, который может просто объявить существующие оккупационные права недействительными

2. пуританская доктрина XVII века "terra nullius", согласно которой земля, заселенная охотниками-собирателями или скотоводами, считается "бесхозной", свободно приобретаемой и нуждающейся в возделывании

3. миссионерский долг цивилизовать "дикарей", часто добавляемый впоследствии в качестве вторичной идеологии или post festum легитимации принудительного отъема собственности

Несмотря на то, что понятие "фронтир" сегодня используется в повседневной речи для обозначения всех возможных случаев получения прибыли в духе предпринимательства и инноваций, исторические фронтиры имеют ауру переходов от досовременных условий. Как только регион подключается к основным технологическим макросистемам современного мира, он вскоре теряет свой пограничный характер. Укрощение природы также быстро переходит в корпоративную эксплуатацию ресурсов. Так, появление железной дороги - не только на американском Западе - разрушило уже существовавшие шаткие равновесия. Фронтир - это социальная констелляция, которая, по сути, относится к промежуточному периоду, накануне появления парового двигателя и пулемета.

Граница и империя

Как связаны между собой граница и империя? Здесь аргументация должна быть в основном пространственной. Национальные государства никогда не имеют пограничных пространств на своих границах. Границы, в том смысле, в котором мы используем это слово, могут сохраняться после первичного вторжения только тогда, когда не определены четкие территориальные границы и когда процесс государственной организации еще лоскутный или рудиментарный. В пограничной перспективе "государство" находится относительно далеко. Границы империй обычно, но не всегда, являются пограничными. Как только империи перестают расширяться, границы перестают быть зонами потенциальной инкорпорации и превращаются в открытые фланги в борьбе с внешними угрозами. Они становятся неконтролируемыми пространствами за пределами того, что воспринимается как оборонительный периметр империи, - угрожающими пустотами за последней сторожевой башней, откуда могут внезапно появиться партизаны или конные воины. В Британской империи XIX века одной из таких невралгических зон была Северо-Западная граница Индии, которая требовала особых приемов ведения горной войны (передвижение налегке по незнакомой местности); аналогичные пограничные войны вели русские на Кавказе и французы в Алжире. В отличие от этого, Северная граница Британской Индии в направлении Тибета не имела подобных уязвимостей; это была не "граница", а международная граница, определенная в результате сложных переговоров между государствами. То же самое можно сказать и о границах, которые европейские колониальные державы согласовывали между собой в Африке или Юго-Восточной Азии, хотя на местах они зачастую имели столь незначительный практический эффект, что бумажная география политического суверенитета уступала место более реальной географии "прожитых" границ, нередко возникавших в процессе взаимодействия равнинных и горных жителей.

Там, где две или более колониальные державы оспаривают регион, соответствующий современным представлениям о территориальной государственности, следует говорить не о границах, а о пограничных зонах, которые, по словам ученика Тернера Герберта Юджина Болтона, представляют собой «спорные границы между колониальными владениями». Здесь возможности действий иные, чем в пограничной зоне: коренное население может в какой-то степени переигрывать друг у друга соперников-захватчиков, постоянно пересекая различные пограничные линии. Но если межколониальное соглашение достигнуто, оно всегда действует в ущерб местному населению. В крайнем случае, целые народы могут быть депортированы за границу, или же могут быть проведены переговоры о передаче территорий, как это было еще в XVIII веке между царской и Цинской империями.

Отношение имперских держав к границам структурно амбивалентно. Границы постоянно неспокойны и