Нёкк - Нейтан Хилл

4

Но тени на стену отбрасывают вовсе не шагающие мимо студенты. А транспортеры с бойцами Национальной гвардии, в руках у которых винтовки со штыками. Нет никакой демонстрации. Город не уступил. Тени, которые видит Фэй, отбрасывают копы, перемещающиеся туда-сюда, чтобы сдержать скопившуюся на улице орущую толпу демонстрантов. На случай, если кому-то из них вздумается двинуться шествием по улице, к радиаторам транспортеров приделаны решетки из колючей проволоки, чтобы демонстранты сразу поняли: им здесь не место.

Тысячи и тысячи демонстрантов собираются в Грант-парке. Аллен Гинзберг сидит, скрестив ноги по-турецки, на траве и, подняв ладони к небу, прислушивается к Вселенной. Вокруг него беснуется революционная молодежь. Брызгая слюной, юнцы ругают полицейское государство, ФБР, президента, буржуазных убийц, этих жалких бессердечных бесполых материалистов, под миллиардами тонн бомб которых гибнут дети и земледельцы. “Пора начать войну на улицах, – кричит в мегафон какой-то стоящий поблизости парнишка. – Мы заблокируем Чикаго! Долой полицейских! Каждый, кто не с нами, белая буржуазная свинья!”

Гинзберг вздрагивает. Он вовсе не хочет, чтобы эти дети изведали войну, страдания, отчаяние, кровавые дубинки полицейских и смерть. При мысли об этом у него сводит кишки, точно в живот вонзилась колючая проволока. Нельзя отвечать насилием на насилие – так может думать только робот. Или президент. Или адепт мстительной монотеистической религии. Куда лучше, если десять тысяч обнаженных юнцов и юниц пройдут по улицам с транспарантами:

ПОЛИЦЕЙСКИЕ, НЕ БЕЙТЕ НАС!

МЫ И ВАС ЛЮБИМ!

Или, увенчав себя цветами, воссядут в позе лотоса на траве и, размахивая кипенно-белыми флагами, воспоют нирвану и восславят в стихах своего святого Творца. Вот как нужно реагировать на насилие: красотой, и Гинзбергу хочется сообщить им об этом. Он хочет сказать парнишке с мегафоном: “Вы – та поэзия, которую ищете!” Ему хочется их успокоить. “Двигайтесь вперед, как вода”. Но он понимает, что этого недостаточно, что это недостаточно радикально, чтобы насытить волчий юношеский аппетит. Гинзберг оглаживает бороду, закрывает глаза, сосредоточивается на телесных ощущениях и отвечает на происходящее так, как может: утробным ревом, великим слогом, священным звуком Вселенной, совершенной мудростью, единственным, что стоит произносить в такие вот времена: “Оммммм”.

Он чувствует во рту горячее священное дыхание, оно музыкой поднимается из легких к горлу, из сердца и внутренностей, желудка, красных кровяных телец и почек, желчного пузыря, гланд и длинных тонких ног, на которых он сидит, – все они издают великий слог. Если замолчать и внимательно прислушаться, если успокоить ум, замедлить стук сердца, то услышишь священный слог во всем – стенах, улице, машинах, душе, солнце. И вот уже ты не поешь священный слог, а он проникает тебе под кожу, ты лишь вслушиваешься в то, как тело тянет звук, который порождало всегда: оммммм.

Слишком образованные дети никак не могут расслышать звук. Потому что думают головой, а не телом. Умом, а не душой. Звук – то, что остается, когда отключаешь рассудок, умаляешь эго. Гинзберг порой сажает детей парами и, возложив руки им на головы, провозглашает их мужем и женой, чтобы заставить задуматься о том, что же будет дальше, в медовый месяц: они так много рассуждают о свободной любви, что не мыслят жизни без разврата. Им нужно понять, что мозг – еще не все. Его так и подмывает крикнуть: “Ваши души налиты свинцом!” Он хочет, чтобы они отогнали неотвязные мысли, с головой погрузились в блаженную молитву. Они старательно бормочут слог, но ничего не понимают. Потому что относятся к нему как к подопытной крысе или стихотворению: разделяют на части, анализируют, объясняют, обнажают нутро. Они полагают, будто слог – ритуал, метафора, символ Бога, и ошибаются. Когда качаешься на волнах в океане, вода не символизирует влагу: она и есть влага, и она тебя держит. Так и слог, утробный вопль Вселенной, точно вода, всепроникающий, бесконечный, совершенный, толика Бога в неизреченной вышине, в горнем мире, выспреннем, высочайшем, недосягаемом, восьмом.

“Оммммм”, – тянет он.

5

Над ними с ревом проносится на север вертолет: сообщают, что по Лейк-Шор-драйв движется импровизированная самочинная процессия: девицы кричат, вскидывают к небу кулаки, шагают прямо по проезжей части, шлепают по ветровым стеклам машин, зазывая водителей вместе с ними идти на юг, от чего те в большинстве своем отказываются.

Вертолет подлетает к девицам, направляет на них камеру, и все, кто видит это по телевизору – в том числе отец Фэй и ее дюжие грубые дяди, которые как раз собрались в гостиной в городишке на берегу реки в Айове, что отстоит от Чикаго на триста с лишним километров, но связан с ним посредством телевещания, – удивляются: “Так там что же, одни девки?”

В общем, да, в этой группе демонстрантов одни девушки. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. Некоторые повязали на лица платки, так что трудно сказать, девушка это или парень. У других такие стрижки, что дядья замечают: “Ну ты глянь, мужик мужиком”. Они как раз смотрят новости по лучшему телевизору, который у них есть – по цветному “Зениту” с диагональю пятьдесят восемь сантиметров, величиной с валун, он, когда включается, глухо булькает, – и делятся впечатлениями с женами и друзьями. Нет, вы только послушайте, что кричат эти девицы! Это же уму непостижимо: они кричат “Хо! Хо! Хо Ши Мин!” и на каждом слове вскидывают кулаки, машины сигналят, а им хоть бы хны, шпарят себе по проезжей части, не дают проехать, эх, надо было сшибить нахалок, как кегли, вздыхают дядьки. То есть им бы хотелось, чтобы машины сбили девушек.

Тут они смущенно косятся на Фрэнка и добавляют: “Ну Фэй-то наверняка там нет”, тот кивает, и все молчат. Наконец один из дядьев разряжает обстановку: “Нет, вы только посмотрите, как она вырядилась!” – и все дружно кивают, неодобрительно вздыхают или крякают, – нет, они вовсе не считают, что девушки все время должны ходить в нарядных платьях, точно собрались на первый в жизни бал, но это уж слишком. По сравнению с этими девками каждая из тех девиц, которые протестовали против конкурса “Мисс Америка”[42], выглядит как мисс Америка. Вот вам пример: посмотрите хотя бы, во что одета эта девица, которая шагает впереди всех и все время попадает в объективы телекамер, поскольку явно ведет за собой всю толпу. Мало того, что на ней армейская куртка, хотя это уже само по себе стыд, позор и неуважение к Америке. Так эта куртка ей еще и не по фигуре, потому что сшита на мужика: девушку такая одежда не красит. А ведь эта девица наверняка понимала, что ее покажут по телевизору: это какое же впечатление она хотела произвести на зрителей? Не стыдно ей щеголять в мужской-то куртке? Следовательно, заключают дядья, в глубине души она мечтает стать мужиком. Тут у них нет возражений: хочет быть как мужик – так отправьте эту сучку служить во Вьетнам, как мужика, пусть рыщет по джунглям в поисках растяжек, неразорвавшихся боеприпасов, снайперов, вот тогда и посмотрим, что она скажет про своего ненаглядного Хо Ши Мина.