Держаться за землю - Сергей Самсонов

— А где начнем? В Егорьевке?

— Вдалеке от больших населенных, — с усилием, раздельно выцедил Криницкий. — Где поменьше детей. Каждый день у тебя за спиной убивают кого-то, кто вышел из-подвала за хлебом. И не надо говорить: «Вам спасибо». Я это «спасибо» и так каждый день сам себе говорю. Я с этой благодарностью к тебе сейчас пришел, присяге изменяю — как, нормально? Сейчас нам надо это здесь остановить. Здесь, в Кумачове. А там и верха наши, может, начнут договариваться.

— А брешь, что ли, вон? — кивнул Лютов за спину.

— А у тебя другие варианты? Я был бы рад, конечно, если бы вы сами по этой вот дорожке побежали, — признал Криницкий, неотрывно глядя Лютову в глаза, и такая глухая тоска и как будто бы даже омерзение к собственной жизни были в этом упорном, немигающем взгляде, что уж вот с кем бы Лютов ни за что не хотел поменяться местами. — Тогда б и овцы были целы, и я бы наверх доложил о вашем полном истреблении.

— А теперь что, — спросил Лютов скучно, — пошлешь своих мины вдоль речки снимать?

— А не было мин. Для чего? Чтоб контрольная группа твоя нарвалась и назад побежала? Там привязки мои, ориентиры для танков, и они никуда уж не денутся, сам понимаешь.

— То есть предлагаешь слово офицера? — бросил Лютов с расчетливым беспредельным презрением.

— А что, мало, что ли? — ответил Криницкий с болезненной усмешкой понимания. — Передвину свои железяки вплотную к промзоне, урежу́ разведвыходы… ну, короче, создам вам режим. Но это не гарантия, конечно, что уйдете отсюда вообще без потерь. Ну вы ведь и сами пойдете… Ну! Так?! Не по реке, так по шоссе, по оврагам на юго-восток.

«А под землей? На запад? Как считаешь, можем?» — смотрел на Криницкого как бы с веселым отчаянием, признавая: «Все так, вижу, что понимаешь, что деваться нам некуда», и за этой тоскливой усмешкой скрывал ползучее усилие понять: что тот видит еще? что под этим вот лбом? Скользит этот взгляд по поверхности салатовых карт или может пробиться и вглубь, снять с земли ее мягкую травянистую шкуру? А быть может, уже докопался до самой материнской породы, до скрываемой ею сквозной пустоты?

— …И будут потери, и бо́льшие, Витя. Вообще всю дорогу собою устелете. Как «грады» по открытой местности работают, ты знаешь. И я их не смогу остановить. Так что, может, давайте в режиме взаимных уступок? В режиме моей преступной халатности, а точнее, прямого предательства?

— А ты, значит, под суд?

— Это как посмотреть. Я же город возьму, освобожу его от вас.

— Ну а как же ты со своими решишь? Комбаты, комроты твои с тобою на одной волне? Воевать утомились и за мир во всем мире?

— У меня все комроты настроены… ну скажем так, патриотически. Или на это вот, — потер большим об указательный, — настроены. Так что деньги нужны. Не мне, — прямо аж простонал, обгоняя гримасу гадливого, презирающего узнавания, что должна была выдавиться, как он думал, на лютовской морде, — начштаба моему. И еще кой-кому понимающего, кого не могу использовать втемную. Триста тысяч зеленых. По-хорошему больше бы надо, только где вы возьмете.

— А эти где возьмем? У нас банкоматы в отключке. Золотишком берете? Обручальными кольцами там? — оскалился Лютов, отметив для себя, что почву для прорыва Криницкий давно уже начал готовить, иначе б о деньгах сейчас не говорил… Или тупо разводит? Не получилось выдавить их в реку — пришел работать голосом, глазами, протягивает бешеной собаке кусочек ароматной колбасы? Кто этот человек, Криницкий? А может, подполковник СБУ?

— Кончай дурку гнать. Мои генералы твоим атаманам давно уже толкают списанную технику вовсю. За гроши, по бартеру за уголек. Потому и начштаба мои слюни пускает, вся и разница только, что ему, кроме верности родине, предложить тебе нечего. Звоните в Луганск, звоните в Москву. В министерство финансов своей непризнанной республики… Ты в принципе ответь мне, в принципе. Сегодня проход этот есть, завтра мне его прикажут заминировать. Решайте, совет. А иначе наши руки никогда не высохнут от крови.

— Только ваши — от крови детей.

— А что ты хочешь от меня?! — откуда-то из самого нутра заныл Криницкий. — Судить меня хочешь? Ну осудил, а дальше что? Опять пошли обстрелы? До победного? Я свою половину пути, чтобы это закончить, прошел — теперь вы должны, вы! Что я могу еще?

— Ну либо крест сними, либо трусы надень, я так считаю.

— А ты, значит, будешь вот этих детишек перед собою выставлять и кричать на весь мир: «Мы святые»?!

— Скажи еще, мы их в заложники взяли. Отцы — своих детей, мужики — своих баб… То, что ты предлагаешь, это гибрид. А гибриды — вещь опасная.

— А что я должен, что?! Бригаду повернуть на Киев? Тогда бы я был для тебя человек?

— Тогда бы да, тогда б мы были братьями, — ответил Лютов, не шутя.

— Как ты это себе представляешь? Да у меня две трети личного состава — западенцы. Настрой соответствующий! И все — сопляки срочной службы, контрактники — название одно, и у каждого мать: как там ее сыночек? ну, живой?! И все они на мне! — Схватился за горло, натертое веревкой. — Отдать их тебе под покос? Другому генералу-мудаку, который их на фарш за сутки провернет? Или речь перед ними — что воюем тут сами с собой? Самому застрелиться — чистым стать наконец? Да я б давно уже, сто раз, если бы это что-то изменило. Но, блин, на мне не забуксует! Не будет меня — кто придет? Ну вот и получается гибрид. Такой гибрид, что, может, и не выйдет ничего. Я вот сейчас к тебе пришел — не знал, дойду ли. И не знаю, вернусь ли. В своей же бригаде, как Штирлиц. Блин, адъютант его превосходительства!.. Все, хватит на этом, местечко для суда неподходящее. Что вы ответите? Когда?

— Ну а твой какой срок? — бросил Лютов, все это время продолжавший слышать движение своих шахтеров под землей и даже будто обливаться потом вместе с ними.

— Трое суток. — Упорные глаза Криницкого смотрели так же безнадежно. — Понимание дайте хотя бы, что да. Исходить тогда буду из этого.

— А если нет?

«Жалко, жалко работы, — со скоростью крови текло в голове. — Ведь совсем же немного остались. Пирамиду Хеопса под землей на карачках построили, а тут я: „На хрен все! Этот бог никого не спасет“. Да и на что меняем-то, на что? На честное слово? Слово, может, честное, но рычаг ему не по руке…»

— Тогда до Горсовета буду просеку рубить. Ты, наверное, понял: я бы вас только так раздавил, с трех сторон, когда б не приказ железку на юге не трогать.

— Ну хорошо, давай через три дня, — сказал Лютов так, словно речь о совместной рыбалке.

Он понял только то, что ему ничего тут решить невозможно и не надо насиловать мозг, что слепое, всесильное, больше всех человеческих воль, вместе взятых, течение жизни само все решит, развернет их на север или все же утянет под землю, если племя горбатых успеет прорыться на поверхность земли. Слово было уже не за ним, а за этой шахтерской землей, за пока что молчащей материнской породой, что должна или выпустить их на свободу, или, наоборот, раздавить.