Большой облом - Владимир Хачатуров

– Господи! – осенило вдруг джентльмена средней руки. – Да я же моря еще не видел!

Он расплатился, поднялся и, снисходительно улыбнувшись двум кацо, распатронивавшим поросенка в сметане, покинул трактир с намерением усердно поблагодушествовать на каком-нибудь не слишком запруженном телами пляже, посозерцать в мечтательной рассеянности морские дали, послушать в дремотной истоме ленивого ворчания волн…

На крыльце его встретил неизвестно откуда взявшийся швейцар.

– Такси, милсдарь? – расплылся служитель в предупредительной улыбке.

– А скажи-ка мне, любезный, – барственно усмехаясь, обратился Вадим Петрович к швейцару, – далече ли до моря?

– На машине семь минут спокойной езды, – не задумываясь, ответил швейцар и, обернувшись к улице, махнул кому-то рукой. К крыльцу мягко подкатил шестидверный лимузин, сверкая лаком и хромированными деталями оснастки. Заботливый швейцар едва не на руках снес Вадима Петровича вниз и удобно устроил на одном из задних сидений.

– Сколько ему дать? – спросил Вадим Петрович водителя. Удивленный водитель резко обернулся и, вдруг повеселев веснушчатым лицом, звонко воскликнул: «Пять баксов, командир!»

– А ему сколько? – обратился Вадим Петрович к швейцару, протягивая последнему бумажку с изображением лучшего друга американских негров.

– Четыре, – скрипнул зубами утративший приветливость швейцар.

– За четыре не повезу, – посерьезнел водитель.

– Куда не повезешь? – улыбнулся пассажир.

– Никуда не повезу!

– А за сколько повезешь?

– На Греческую набережную – червонец. На бульвар Терпимости – полтора…

– А на пляж поприличнее?

– Ретро? – уточнил шофер и, заметив в зеркале заднего обзора полное непонимание, горделиво пояснил: – Это такой пляж, куда в нынешних плавках и купальниках не сунешься, – оштрафуют и выдворят. Там бабы в платьях купаются, а мужики в цирковом трико загорают. В общем, – кино…

– Там, наверное, народу тьма-тьмущая? – предположил клиент.

– Не без этого, – подтвердил водитель. – А вам побезлюдней требуется? Если на двадцатке сговоримся, будет побезлюдней…

– Не дороговато ль спрашиваешь, любезный? – усомнился в расценках клиент.

– Так ведь место-то какое! – причмокнул шофер. – Классное! Море, песок, пальмы и ни души. Лепота!

Водитель не солгал и не преувеличил, лепота действительно там присутствовала. Зачарованный пассажир сунул, не глядя, водителю двадцатку и выбрался из машины.

– Когда за тобой заехать, командир? – попытался шофер вернуть пассажира на землю, но тот только отмахнулся: не мешай, мол, не видишь, дядя в эмпиреях летает? Водитель пожал плечами и, не удостоив привычную сверхъестественность природы даже взгляда, скрылся в обратном направлении.

Добравшись до пляжа, Вадим Петрович скинул с себя туфли, стянул носки и с наслаждением продолжил свой путь, увязая и пробуксовывая в удивительно белом песке. Пальмы не только с виду казались настоящими, но и на ощупь производили то же впечатление, застенчиво колыхая высокими кронами.

Вадим Петрович приблизился к влажной кромке легкого прибоя, воткнул трость в песок и, углубившись в море по щиколотки, застыл, глядя себе под ноги. До чего же ты чиста, изумрудная купальня золотого полдня!

Он медленно поднял голову и, обежав жадным взором окоем – темную бирюзу моря у горизонта, редкие лебеди облаков в синеве, золотистые блики солнечных лучей, – словом, всё то, за что хотелось кого-то благодарить, – безмолвно, сердечно и ненавязчиво, – замер в блаженно-созерцательной позе. Разве можно привыкнуть к соседству с таким чудом? – недоумевала душа его. Как Оленин о горах, так и ты о море, об этом постоянном ощущении чуда где-то в повздошье… Жить у моря – все равно, что в Петербурге, – привыкнуть ни к тому, ни к другому невозможно. Да и не хочется… Притормозила, украдкой огляделась, продолжила. Обеспеченность, комфорт, книги, море… Пожалуй, достаточно. У среднеруких джентльменов романтические порывы длятся не дольше кроличьего коитуса, а частотой спонтанных возникновений не уступают фертильным обычаям слонов, – раз в пять лет… Стоп! – осадил шалунью Вадим Петрович и подозрительно прислушался к своему организму: ассоциативно на скорую руку проинспектировал. С чего это меня, то есть его, как кота, на блядки повело? Ведь буквально только что платонически безумствовал, прямо душа пела, сердце аккомпанировала, а теперь… Что это? Приступ в системе мышления или пищеварения?.. Он тихо вернулся на сушу, не торопясь, разделся, аккуратно свернул одежду и двинулся к купе пальм, намереваясь припрятать платье от случайных взоров где-нибудь среди корней.

Чем ближе он подходил к деревьям, тем неуверенней становилась его походка, тем решительнее удивление. И было от чего и чему. В сени облюбованных им пальм возлежала на махровом полотенце голой попкой кверху какая-то клубничная блондинка с публичным оттенком. Казалось, она спит. Вадим Петрович остановился и попытался перевести дух, не тревожа пространства неподобающими возгласами удивления, вожделения, надежды. Сколько он себя помнил, он всегда был не прочь… Чего – не прочь? Ах, да, – немного поскучать в собственном обществе? Точно! На пару с собой и своей легендой. Предполагалось, что от любви его должно отвращать скудоумие половых отношений. Более того, примерно с тех же незапамятных времен усвоил правило: не тревожить пьяных собак и спящих красавиц. Жаль, позабыл, каким образом это правило соблюдается. Вряд ли пожиранием глазами подрумяненного на солнышке филея. Дай Бог памяти, а черт – передышки… Не дают. Оба. Сговорились, что ли?.. Нет, не сговорились: вот кто-то мудрость подходящую в извилинах воскрешает. Если вдуматься, то все хорошенькие девушки одинаковы. Вот именно: если вдуматься. Но кто станет вдумываться, когда перед ним хорошенькая девушка так весело грустит такой нарядно обнаженной? Джентльмен средней руки станет? Станет, если не встанет. А если встанет, что он делать станет? Вопрос на засыпку… или на засадку? Эк его трясет, джентльмена-то…

Девушка томно перевернулась на спину, явив миру вместо ласкавших взор миловидных ягодиц округлые дыни грудей, увенчанных распутными розами сосочков. Вадим Петрович стыдливо прикрылся одеждами. Вот же мать честная! Вот же отец святой!.. Вид ее сокровенностей особого восхищения не вызывал. Да и на нервы не слишком действовал. Так, эстетическое любование с легкой примесью высокой тошноты, возникшей от шалой мысли: не это ли есть та самая волшебная сказка, в которую вольется, откинув узы бытия, его свободное эго?.. Глаза ее распахнулись. Одежда выпала из обессилевших рук джентльмена, в свой черед, явив окружающему миру и виднеющемуся вдали городу довольно впечатляющие достоинства его мужских статей. Впрочем, Вадим Петрович этого даже не заметил, его внимание было целиком поглощено лицом проказницы. Лицо было непростым, слишком юным. И излучало то ли магнетизм, то ли эмпириокритицизм. В общем, что-то явно идеалистическое. Вдобавок от нее несло горьковато-порочным ароматом сандалового масла.