О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

не внешнему миру (миру сознания), а субъективному фактору (основе сознания), неизбежно вызывает к жизни характерные проявления бессознательного, а именно, архаические формы мысли, пронизанные «родовым», или «историческим» чувством, заодно с ощущением неопределенности, вневременности и единства. Особое чувство единства, типичное для всех форм «мистицизма», обусловлено, судя по всему, общей контаминацией, взаимопроникновением содержаний, степень которого возрастает с ослаблением сознательности (abaissement du niveau mental[782]). Почти неограниченное смешение образов в сновидениях, а особенно в порождениях фантазий душевнобольных, свидетельствует о бессознательном происхождении этого чувства. В противоположность ясному различению и дифференциации форм в сознании содержания бессознательного отличаются крайней смутностью и потому легко контаминируются. Если мы попытаемся вообразить состояние, в котором нет ничего отчетливого, у нас безусловно возникнет ощущение единства как цельности. Поэтому вполне возможно предположить, что особый опыт единства проистекает из сублиминального знания о всеобщем взаимопроникновении содержаний бессознательного.

784 Благодаря трансцендентной функции мы не только получаем доступ к Единому разуму (One Mind), но и начинаем понимать, почему Восток верит в возможность самоосвобождения. Если с помощью интроспекции и сознательного постижения бессознательных компенсаций можно преобразовать свое психическое состояние и достичь тем самым улаживания мучительного конфликта, мы, по-видимому, вправе говорить о «самоосвобождении». Но, как я уже отмечал, горделивое притязание на самоосвобождение само по себе осуществиться не может: человек не в состоянии вызывать бессознательные компенсации усилием воли, так что остается лишь надеяться на их возможное проявление. Также нам не под силу изменить специфический характер компенсации: est ut est aut non est[783]. Любопытно, что восточная философия как будто почти не обращает внимания на этот чрезвычайно важный факт. А ведь именно он психологически оправдывает позицию Запада. Создается впечатление, что западному уму удалось интуитивно постичь судьбоносную зависимость человека от некой смутной силы, которая должна сопутствовать нашим начинаниям, если мы хотим, чтобы все было в порядке. Действительно, всякий раз, когда бессознательное отказывает в содействии, человек тотчас испытывает затруднения, даже в самых обыденных делах. Тут и провалы памяти, и нарушения координации движений, внимания и сосредоточенности, — причем незначительные на первый взгляд сбои вполне могут стать причиной серьезных расстройств или роковых несчастных случаев, профессиональных неудач или нравственных падений. В прежние времена люди объясняли все неблагосклонностью богов, а ныне мы предпочитаем говорить о неврозах и искать причину в недостатке витаминов, в эндокринных или сексуальных расстройствах, либо в переутомлении. Когда содействие бессознательного, о котором мы никогда не задумывались и принимали как должное, неожиданно прекращается, это доставляет немало хлопот.

785 В сравнении с другими расами — с китайцами, например, — психическое равновесие белого человека, грубо выражаясь, его мозги, оказывается, похоже, слабым местом. Разумеется, мы стараемся отдаляться от собственных недостатков, и это объясняет ту разновидность экстраверсии, которая стремится обезопасить себя путем постоянного подчинения окружения. Экстраверсия всегда ходит рука об руку с недоверием к внутреннему человеку, если вообще осознает его существование. Кроме того, все мы склонны недооценивать то, чего боимся. Должно быть какое-то обоснование нашей непоколебимой уверенности в том, что nihil sit in intellectu quod non antea fuerit in sensu[784]; это настоящий девиз западной экстраверсии. Но, как мы уже отметили, эта экстраверсия психологически оправдана тем существенным обстоятельством, что бессознательная компенсация находится вне человеческой власти. Насколько мне известно, йога притязает на умение подчинять даже бессознательные процессы, так что в психике как таковой ничто не может происходить без внимания высшего сознания. Вне сомнения, такое состояние более или менее возможно. Но оно возможно лишь при одном условии: когда отождествляешь себя с бессознательным. Подобное отождествление выступает восточным аналогом нашего западного идола полной объективности, машиноподобного подчинения одной цели, идее или предмету — вплоть до угрозы окончательной потери всяких следов внутренней жизни. С точки зрения Востока такая абсолютная объективность выглядит поистине ужасающей, она равнозначна полному отождествлению с сансарой; зато для Запада самадхи — ничего не значащая греза. На Востоке внутренний человек всегда имел над внешним человеком такую власть, что мир попросту не мог оторвать его от внутренних корней; на Западе же внешний человек возвысился настолько, что стал отчужденным от своей сокровенной сущности. Единый разум, единство, неопределенность и вечность остались прерогативой Единого Бога. Человек превратился в мелкое, ничтожное существо и окончательно погряз в неправедности.

786 Из моих рассуждений следует, полагаю, что обе эти точки зрения, при всех противоречиях, оправданы психологически — каждая по-своему. Обе односторонни в том, что не позволяют увидеть, понять и принять в расчет факторы, которые не согласуются с типической установкой. Одна недооценивает мир сознательности, другая — мир Единого разума. В результате обе они в своем экстремизме лишаются половины универсума; тем самым жизнь отсекается от целостной действительности и легко становится искусственной и бесчеловечной. На Западе налицо маниакальное стремление к «объективности», аскетизму ученого или биржевого маклера, которые отвергают красоту и полноту жизни ради идеальной — или не такой уж идеальной — цели. На Востоке в цене мудрость, покой, отрешенность и неподвижность души, обратившейся к своему туманному истоку, оставившей позади все печали и радости жизни, какой она есть — и какой, предположительно, должна быть. Неудивительно, что такая односторонность в обоих случаях продуцирует близко сходные формы «монашества», которые обеспечивают отшельнику, праведнику, монаху или ученому возможность спокойно сосредоточиться на своей цели. Я не имею ничего против односторонности как таковой. Человек, этот великий эксперимент природы, имеет право, безусловно, на подобные затеи — при условии, что он в состоянии их вынести. Без односторонности человеческий дух не смог бы раскрыться во всем своем многообразии. Но я не думаю, что желание понять обе стороны может как-то этому повредить.

787 Экстравертная склонность Запада и интровертная склонность Востока преследуют сообща одну и ту же цель: обе они предпринимают отчаянные попытки подчинить себе природное естество жизни. Это утверждение духа над материей, opus contra naturam (действие против природы), отражает молодость рода человеческого, который до сих пор восторгается мощнейшим из когда-либо созданного природой оружия, то бишь сознательным умом. Послеполуденная пора человечества, дело отдаленного будущего, может принести с собой совсем другой идеал. Со временем людям, возможно, даже в голову не придет помышлять о завоеваниях.

2

Комментарии к тексту

788 Прежде чем приступить собственно к задаче, мне хотелось бы обратить внимание читателя на существенную разницу между диссертацией по психологии и изучением священных текстов. Ученый слишком легко забывает о том, что объективный анализ материала способен нанести урон его эмоциональной стороне, причем нередко это воздействие поистине разрушительно. Научный интеллект бесчеловечен и не может