Карта неба - Феликс Х. Пальма

При виде этой картины всех без исключения узников сразу затошнило на глазах у бесстрастных охранников, которые терпеливо дожидались, пока те извергнут содержимое своих желудков, как, наверно, поступали каждый раз, когда спускались сюда с новой партией. Когда рвота у заключенных прекратилась, марсиане пролаяли им инструкции относительно того, что они должны делать. Их работа состояла в том, чтобы перетаскивать в зал огромные бочки с соседнего склада, точнее перекатывать их по туннелям, а затем подсоединять к машине, которая одним боком упиралась в аквариумы с детьми и чье назначение, по-видимому, состояло в том, чтобы обновлять жидкость, в которой плавали младенцы. Под неусыпным надзором марсиан группа принялась за дело в зловещей тишине, лишь изредка прерываемой испуганными или смущенными репликами. Чарльз то и дело бросал взгляд на злополучные аквариумы, силясь как-то объяснить себе, что он видит. Ему казалось, он обязательно должен понять, что все это означает, и потому, пока он механически перекатывал бочки с одного места на другое, мозг его пытался делать выводы. Похоже, предназначение детей, рожденных в лагерях воспроизводства, состояло не в том, чтобы когда-нибудь заменить их и тем самым обновить рабочую силу, как они всегда думали. Теперь ему было до ужаса ясно, что пирамида будет завершена гораздо раньше, чем эти дети достаточно подрастут и станут выполнять те работы, на которых сейчас заняты они. Нет, марсиане заставляли людей рожать, потому что дети были им нужны для того, чтобы пирамиды, разбросанные по всему миру, исправно действовали. Или он неправильно истолковывает весь этот ужас? Очевидно одно: с помощью змеевидных иголок, воткнутых в мозг, марсиане извлекают из младенцев нечто такое, что устремляется ввысь, напоминая бледно-золотистое сияние, струящееся сквозь зеленую жидкость. Но что это? Их души? Для работы марсианской машины нужны детские души? Кто знает, но факт оставался фактом: что-то такое марсиане у них забирали. И они использовали это что-то, вероятно, как уголь, который, после обработки в какой-то части машины, служил для ее запуска. Тут ему вспомнился известный роман Мэри Шелли, в котором доктор Франкенштейн оживлял залатанный труп, наделяя его энергией молнии. Не содержит ли человеческое тело нечто подобное, что может быть извлечено и применено сходным образом, нечто, способное вдохнуть жизнь во что-то другое? Получалось так: его душа, все то, чем он был, эта абстракция, состоявшая из сочетания его мыслей, грез, желаний и всего того, что смерть в конце концов отбирает у тела, могла быть использована марсианами в качестве топлива.

Небольшой шум прервал ход его мыслей. Он взглянул в другой конец туннеля и увидел, что Гарвин, видимо, потерявший сознание от усталости, упал, причем так неудачно, что бочка, которую он в этот момент катил, наехала ему на ноги, и все услышали хруст костей, ломающихся в нескольких местах. Охранники переглянулись, и через несколько секунд ошейник паренька издал хорошо знакомый всем звук, и Гарвин, еще не пришедший в себя, начал неуклюже подниматься. Он с трудом выпрямился и, хотя голова его свисала на грудь и болталась, словно маятник, а ноги были вывернуты под невероятным углом, поплелся по туннелю к выходу. С искаженным от ужаса лицом Чарльз наблюдал за тем, как он покидал пирамиду, моля Бога, чтобы паренек не очнулся и попал в воронку в бессознательном состоянии.

В тот вечер, сидя в своей камере перед раскрытым дневником, он вспоминал рослого и веселого мальчугана, каким Гарвин был в первые месяцы заключения. Ему вспомнилось, как тот сам вызвался войти в состав группы, которую готовил для побега капитан, потому что гордился тем, что остался цел и невредим после того, как его дом атаковал треножник, и горел желанием отомстить за гибель своих родителей. Чарльз был уверен, что со временем он стал бы надежным помощником отважного капитана Шеклтона. С грустной улыбкой Чарльз вспомнил, конечно, и его мелодичный, как перезвон колокольчиков, смех, которого он уже давно не слышал, — вселяющих надежду звуков, какими наполнен смех ребенка. Однако не только смех Гарвина вспомнился ему в этот вечер.

ДНЕВНИК ЧАРЛЬЗА УИНСЛОУ

16 февраля 1900 года.

Мы находились в пути уже не менее двух часов, когда по узкому горлу туннеля, отразившись от его сырых стен, до нас долетел звук, который мы менее всего ожидали здесь услышать: детский смех. Мы недоуменно переглядывались, но с каждым нашим шагом воздух все больше наполнялся смеющимися голосами. Они звенели где-то вдалеке, сплетаясь воедино и пробуждая в нас забытое ощущение домашнего благополучия. Эти дети своим радостным и ломким смехом осмелились бросить вызов марсианам, отрицая конец света. Волнуясь все больше, мы заулыбались и прибавили шагу, ведомые звуками, которые совершенно не сочетались с местом, где мы находились, и, сливаясь с журчанием воды, казалось, превращались в нежную, чарующую и немного загадочную симфонию.

Вскоре мы их увидели: их было не менее дюжины, малышей в возрасте от четырех до восьми лет, которые самозабвенно играли на тесном пространстве между каналом и стенкой, едва заметные в сумрачном свете фонарей. На большинстве была скромная и грязная одежда, хотя трое или четверо были одеты весьма элегантно, словно только что покинули свою гувернантку, дожидающуюся их на скамейке парка. Однако никого из них, как видно, эта разница не беспокоила, поскольку они беззаботно играли, не замечая пока что между собой различий, какие замечаем мы, взрослые, причем даже неосознанно. Разбившись на группки вдоль дорожки, на фоне арок они казались участниками нескольких диорам: самые маленькие, взявшись за руки, водили хоровод и напевали известную детскую песенку; рядом с ними две девочки постарше играли в классики, нарисованные на грязном полу; чуть дальше другие две девочки крутили веревочку, через которую прыгала третья, с длинными косами, взлетавшими вверх при каждом ее движении; из темного туннеля вдруг выбежали несколько мальчиков вслед за обручем, который один из них подгонял палочкой, и, не раздумывая, вклинились в еще одну группу, соревновавшуюся в запуске волчков. Все они были настолько поглощены своими играми, что не обращали на нас внимания, пока мы не приблизились к ним метров на десять. Тогда они прекратили играть и уставились на пришельцев недоверчиво и даже с легкой досадой, потому что эти восемь взрослых, стоявших перед ними, могли помешать их забавам, словно по волшебству появившись в царстве, которое они, наверно, уже считали принадлежавшим только им и где единственными действующими правилами были правила их игр. Однако достаточно было вглядеться в них, чтобы понять, что очень скоро, когда новизна этой неожиданной свободы пройдет, их охватит страх при мысли, что они остались одни, без поддержки взрослых, став вдруг совершенно беззащитными. Спустя несколько секунд, в течение которых обе стороны с явным удивлением рассматривали друг друга, Эмма и Джейн с осторожностью многоопытных нянь подошли к ним и присели на корточки, чтобы находиться с ними на одном уровне.

— Здравствуйте, дети, — сладким голосом произнесла жена Уэллса и улыбнулась. — Меня зовут Джейн, а это моя подруга Эмма…

— Здравствуйте! — нараспев вторила ей Эмма. — Не бойтесь, мы не сделаем вам ничего плохого. Мы хотим только поздороваться с вами, ведь правда? — повернулась она к Джейн, и та энергично закивала, не переставая при этом улыбаться.