Никогда_не... - Таня Танич

— Окей… — говорю, коротко кивая. — А другие девочки где? Мы их хоть не напугали вчера нашим неожиданным… э-э… появлением?

— А чего-то им пугаться? — недовольно бурчит Наташка, перекладывая компресс от одного виска к другому. — Мать что, не человек? Уже и погулять не имеет права? Тем более, когда старшенькую свою засватала — это повод такой, что грех не отметить. На улице они, Поль. С Алуничкой гулять пошли и на рынок за продуктами.

— Ма-ам, — осторожно подаёт голос Эмелька. — Сто раз говорила тебе, прекрати ты это своё «засватала»! Ну что за старческий жаргон! Мы с Дэном встречаемся, никто никого не сватал… Так он ещё подумает, что ты меня замуж ему спихнуть хочешь побыстрее. Неудобно как-то…

— А что, не пойдёшь за Дениску замуж? — озорно глядя на внучку, говорит Тамара Гордеевна, параллельно пересчитывая вареники, собранные на сите, в то время, как Вэл водружает туда ещё парочку своих только что вылепленных шедевров.

— Ну зачем же сразу замуж, ба… — Эмель снова краснеет от смущения. — Это вы раньше сразу все женились — бац, и штамп в паспорте! Мы сейчас о таком не думаем…

— О, твоя школа, Полька! — смеётся Наташка, а я в ответ выдавливаю из себя кислую улыбку. — Все прям чайлд-фри заделались и замужа боятся, как огня! Слышишь меня, Валька? Совет даю тебе, бесплатный, как бывалая подруга. Бери ее, значит, за шкибарки и тащи в ЗАГС, а то она тебе голову годами морочить будет! Я-то ее знаю!

— Фи, — только и фыркает в ответ Вэл. — ЗАГС — это квинтэссенция вульгарности! На меня там панические атаки нападают, в первые пять минут! Вся эта совдепия, колонны, гипсовая лепнина. Как в склепе… Тебя будто хоронят заживо, а все на это смотрят и радуются!

Негромко выдыхаю — молодец, Вэл, не стал усугублять мое положение и свернул разговор, — пока в ответ на Наташкино: «Ну вы и впрямь парочка, Семён и Одарочка, теперь понимаю, на чем спелись!», он не выдаёт окончание своей пламенной речи:

— Мы с Полинкой устроим выездную церемонию. Где-нибудь на природе, в загородной усадьбе, шатёр в прованском стиле, посуда, мебель — то же самое… Дресс-код — коктейльные платья, оттенок — пастель, для мужчин — колониальный стиль. Жених — в пасторальном костюме а-ля буржуа из французской глубинки, невеста — в прованском платье. Полинка! Тебе нравятся прованские платья? — обращается он ко мне в гробовом молчании, повисшем в ответ на его эстетические разглагольствования. — А один хрен! Не нравятся, так понравятся. Я уже все продумал и вообще… — по лицу Вэла вижу, что он вошёл в роль и его несёт. — Я мужик! — громко объявляет он, хлопая для большей убедительности ладонью по столу. — Я так сказал!

Громкий хохот, перекрывающий окончание его фразы, звучит как неожиданный взрыв салюта посреди спокойного и мирного празднования, а из-за стены тут же доносится громкий стук — кто-то тарабанит нам, явно намекая, чтобы вели себя потише.

— Это… это Борис! — утирая слезы, выступившие на глазах, поясняет Тамара Гордеевна. — Видать, дремать ему мешаем. Ну да ничего, перебьётся. Эмель, внуча, отнеси-ка деду пилюли, время третий раз раз пить, а он второй пропустил. И проследи, чтобы он весь свой сироп не вылакал, горе мое луковое. И скажи, чтоб не буйствовал там, ишь, разошёлся… Тоже мне, хозяин!

— Может, и вправду, тише надо? — уточняю я, глядя, как Эмелька шустро убегает из кухни в глубины этой квартиры-лабиринта. — Борис Олегович болеет вроде…

— Да что ему сделается, — произносит Тамара Гордеевна вечную фразу, которая часто звучит в отношении дяди Бори, и пальцем подзывает к себе Вэла. — Ну-ка, Валя… Бери сито. Бери, бери, не бойся. И бросай, бросай вареники в кастрюлю, герой! Только шумовкой не забывай помешивать. А то сгубишь все своё искусство. Вот дело ты говоришь, верный подход у тебя, одобряю! С нами, женщинами, так и надо. Кулаком по столу вдарил, сказал слово своё — и все, чтоб оспорить не мог никто. Тогда будет порядок, и мир, и согласие в семье. А так — как лебедь, рак и щука, каждый в свою сторону тянуть будут — муж в одну, жена в другую, дети в третью. Беспорядок один сплошной, а не семья!

— Э-э, Вэл, ты это… Не ведись давай! — в тон ей, повеселев, возражаю я, уверенная, что Тамара Гордеевна так тонко иронизирует над дизайнером, внезапно решившим сыграть в брутала. Уж кого-кого, но ее-то, с ее характером, равно как и Наташку, я не могу представить смирными овечками, послушно скачущими, куда пошлют, в ответ на каждый удар по столу. — В этом доме если ты ещё раз повторишь такое, тебе миску на голову наденут и взашей вытолкают. На этом и кончится все твоё геройство.

— А вот и неправа, ты, Полиночка, вот и не права, — Тамара Гордеевна совершенно не сердится на меня за инакомыслие и, похоже, иронизировать начинает только сейчас. — Мужик в доме — это столп, опора всего. Тут и рявкнуть нужно уметь, и ответственность на себя принять, и защитить тебя и детей твоих. Тут не до телячьих нежностей уже, когда проблемы все скопом решать приходится. Меня отец, знаешь, как гонял в своё время? Не то, что по столам кулаком стучал — переворачивал их так, что только черепки летели во все стороны, если дурь всякую творила. От многих бед уберёг, хвала ему за это и почтение. А Борис вот, посмотри. Всегда к девочкам добрый был, все им позволял, и что? Сколько шишек набили вы с девками из-за этой его доброты, а, Наталья? Если бы мы с дедом Гордеем вовремя не вмешивались? — обращается она к дочери, которая насмешливым фырканьем подтверждает правоту матери.

— И не говори, ма. Хоть бы раз кому-то рожу набил. Так нет же, не помню такого. Все разговорчики свои ведет, совсем как вы сейчас любите, Полька, с этой вашей толерастией. Понахватились там в своих Европах, сами житья не знаете, ещё и молодёжи чушь всякую внушаете.

— Ну, Наташенька, это ты хватила лишку, — останавливает дочь Тамара Гордеевна, и Наташка послушно умолкает, пока Вэл, стоя за ее спиной, кривляет ее, размахивая поварёшкой. С таким же восторгом, с каким он смотрит на Тамару Гордеевну, в отношении более резкой Наташки он продолжает открыто показывать негатив и едва ли не презрение. Это нешуточно меня напрягает — очень надеюсь, что у них не дойдёт до серьёзной ссоры и они не вцепятся друг другу в волосы. В том, что в этой схватке победит Наташка, я не сомневаюсь, и мне очень не хочется, чтобы мой друг пострадал.

— Уважение в семье — основа основ, Валя, — продолжает хозяйка дома, обращаясь к дизайнеру, который в ответ на ее первый внимательный взгляд, тут же начинает активно мешать закипающие вареники. — Чтоб тебя уважали, надо и доброту проявлять, и твёрдым быть, как кремень. Прогибаться не надо, даже если сильно любишь, не то потеряешь уважение. А потеряв — не воротишь…

Я, несмотря на то, что начинаю чувствовать замешательство от такого откровенного порицания Бориса Олеговича, вспоминаю, что у Никишиных всегда было так. К отцу семейства относились пусть без явных оскорблений — но и без почтения, принимая скорее за не совсем приличного родственника, какого-то полоумного дядюшку на чердаке.

«А мама за папу вышла не по любви» — вот что сказала мне восьмилетняя Наташка, когда я впервые пришла к ним в дом. Сказала не таясь, не шепотом, а как само собой разумеющееся.