Никогда_не... - Таня Танич

— Да! — важно задирает нос Вэл, окончательно входя в образ, который нравится Тамаре Гордеевне, и я собственными глазами вижу то, о чем он говорил — если ты привык жить одобрением окружающих, то легко начинаешь зеркалить их ожидания, подстраиваться под их вкусы. — Как в работе нельзя распускать бригаду — все четко должны знать, кто на каком месте, кто здесь креативный центр идей, а кто исполнитель, так и с женщинами! Пусть каждый знает своё место!

— Ну, так горячиться тоже не стоит, Валя, — мягко останавливает его Тамара Гордеевна, успокаивающе накрывая мою ладонь своей, явно замечая, как меняется мое лицо, на котором читается желание встать и огреть дизайнера металлической крышкой от кастрюли, несмотря на то, что я знаю — он играет. Но играет слишком убедительно, видимо, и сам веря в то, что говорит сейчас. — Жену уважать нужно, и если усмирять — то только из заботы о ней. А на место ставить — это чужих надо. Для чужих и своих разное поведение должно быть. Своим и прощается больше, но и требования к ним выше, беспокойство о них сильнее. Вот я могу, к примеру, на Бориса ворчать сколько-угодно, но какой ни есть — он свой, я ему даже слабый характер прощаю. Детям не передалось — и то хорошо. А в остальном — ну что сердиться, вот такой он от природы, мякушка. Зато добрый, не ослушается никогда, вот только в стенку постучать может, ну так какой вред от него? Никакого. Но и внушительности мужской никакой, уж куда от правды деться. Так девкам всегда дед за пример был, а вот за сыночку, было время, крепко переживала — чтобы гены отцовские не передались, сопляком не вырос. Днями и ночами себя изводила, девочки не дадут соврать, да, Наташ?

— Да уж, забудешь такое… — фыркает Наташка, наконец, убирая компресс ото лба, а у меня, наоборот появляется желание схватить его и приложить к лицу. — Всем нам тогда нервы потрепала. Тебе, ма, если шлея под хвост попадёт, пиши пропало.

— Уж кто бы говорил, доча. Кто бы говорил, — по-доброму поддевает её, Тамара Гордеевна, отпуская мою руку, и я радуюсь этому, тут же убирая ее под стол и вытирая резко вспотевшие ладони о беспечный халатик в вишенку.

— Но нет, бог миловал, — продолжает Тамара Гордеевна, и взгляд ее теплеет, как всегда бывает при упоминании человека, которого искренне любишь и которым гордишься. — Артурка в нашу породу пошёл, в гордеевскую. Не характер — кремень! Сказал — как отрезал, и так с малых лет было, верно, Наташ? Хоть с ним у нас хозяин в доме появился, не все ж на деда Гордея полагаться в сложных делах-то? Тем более не молодеет он, хоть и не сдает, до последнего держится.

— Да уж… По жопе бы ему дать, твоему Артурке, — ворчит Наташка, и я понимаю, что это первый раз, когда она называет брата при мне по имени. До этого он для неё был вечный «малой», а ещё безликое упоминание в виде «опять машины нет» и «с чего бы мне на такси разъезжать, когда меня забрать могут». Внутри снова начинает шевелиться неприятное чувство досады из-за такого, пусть родственного, но все-таки, потребительского отношения. Об этом очень вскользь, не называя вещи своими именами, говорил Артур, в это я очень не хотела верить и не верю до последнего.

Ладно, пусть у Наташки с братом временные размолвки, пусть даже Эмель, подражая взрослым, позволяет себе пренебрежительно высказываться о его увлечениях. Это ещё ничего не значит.

Зато Тамара Гордеевна его поддерживает и по-настоящему любит, как и каждого из своих детей.

В этом я продолжаю убеждаться, прислушиваясь к их разговору с Наташкой:

— Да нет же, ма, это уже ни в какие рамки! Не знаю, что там у него творится, но это прям беспредел какой-то! Что это за новые игры в молчанку? Не дозвонишься к нему, то отключён телефон, то трубку не берет!

— Тихо, тихо, Наташа. Не надо все эти дрязги сюда выносить. Я тебя тоже знаю, ты как начнёшь наседать — так на край света сбежать хочется. Оставь брата в покое. Видели его и на работе в эти дни, и соседи по квартире, я узнавала. Он парень взрослый, может у него своя жизнь какая там. Вспомни, и раньше такое бывало — перебесится и остынет. Ты тоже хороша — стоило ему пару раз отказать, так ты взъелась на него, как муха в сенокос. Вот такие они, дети, Полиночка, — извиняюще улыбается Тамара Гордеевна. — Что хотела — то и получила. Хотела, чтобы они в мой род пошли, вот порода наша и играет. Если взбеленятся — попробуй помири. Горячие все, страсть, никто первым мириться не пойдёт.

— Даже если придёт — я ему этих выбрыков не забуду! — категорично прерывает мать Наташка, в то время, как за ее спиной появляется возвратившаяся от Бориса Олеговича Эмель и, конфузясь, пожимает плечами. Видимо, конфликт между братом и сестрой давний, затянувшийся, и сейчас он вспыхнул с новой силой. А из-за кого это могло выйти, я не буду думать, потому что моя голова, и без того налившаяся напряжением, просто-напросто взорвется.

— Полиночка, это ж ты как вернусь, не видела ещё Артурку нашего? — желая перевести разговор в мирное русло, спрашивает Тамара Гордеевна. — Как же так вышло, вот это упущение…

О, отлично, сегодня они все вместе, наконец, вспомнили об этом — сначала Эмель, а потом и ее бабушка. Может, Борис Олегович тоже что-то скажет, почему бы и нет. Мало мне ощущения медленного подгорания на пыточном огне — его можно ещё усугубить.

Словно в насмешку надо мной, Тамара Гордеевна, сама того не подозревая, делает именно это:

— Но, думаю, это дело поправимое — ты ж не последний день у нас, верно? Так что свидитесь ещё. Вот забавно будет — ты его, сорванца, ни за что не признаешь, зуб даю! Я-то помню, сколько он вам с Наташенькой хлопот доставил, когда вы с ним нянчились. Такой хулиган был в младенчестве, сорвиголова настоящий! И побрякушки ваши раскидывал, и одежду портил, и пакости всякие делал. В Наташенькиных кавалеров игрушечными пульками стрелялся, — смеётся она грудным, сочным смехом. — А сейчас такой серьёзный стал. С утра до ночи в работе — шутка ли такое дело на нем! Сам-один смог так раскрутиться!

— Сам-один! — тут же насмешливо фыркает Наташка. — Ну ты, мам, отмазывай своего любимчика, но и меру знай. А то, что деду для этих его забав с машинами пришлось пол-конюшни продать, не считается, нет? Все-то у тебя Артурка золотой да любимый, а то что семья для него в лепешку расшибается, а он нос воротит — на это ты глаза закрываешь. Как же, единственный сын! Разбаловали вы его, вот что я считаю. Так он скоро всех вас куда подальше посылать начнёт, со своими важными делами. Вырос, деловой стал. А что оборзел вкрай, так никто этого не замечает!

— И ничего страшного, Наташа, в этом нет, — вкрадчиво понижая голос, возражает Тамара Гордеевна, и в ее тоне слышится едва заметное раздражение. — Дед твой только рад был посодействовать деньгами, чтобы внук был при деле после того, как ему обломилось сама знаешь что. Да, Полиночка, так и было, — снова разворачивается ко мне она, с гордостью продолжая рассказ о младшем сыне. — Часть денег Артурке на дело мы с Борисом дали, часть — отец мой. Так ведь будь он балбесом и бездарью, прогулял бы, спустил все вмиг, как многие другие делают. А он так прикипел душой к этому своему бизнесу, и днём и ночью там, и дела у него не просто так заладились, каждую копейку он сполна отработал.