Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков

Да, в то время миллионы полуголодных и даже вовсе голодных людей жили и работали в нищих колхозах, где и до войны было несладко. Женщины пахали землю, подростки трудились за станками в заводских цехах. И жалобы Мура могут показаться неуместными. Мур слишком привык к жизни комфортной, удобной, и даже тяжелые два года в Ташкенте окончательно его не “перековали”. Еще в конце 1941-го или в начале 1942-го писатель и журналист, лауреат Сталинской премии и корреспондент “Правды” Николай Вирта предложил Муру пойти работать грузчиком, “как мы когда-то”. Мур с негодованием и презрением отказался. Такое предложение показалось ему чем-то диким, абсурдным. Мур предпочитал голодать, но не таскать тяжести, не надрываться и не общаться с чуждыми ему “простыми” людьми.

В январе – феврале 1943-го Муру каким-то образом удалось избежать призыва. Он был “зачислен в резерв до особого распоряжения”. Помогли, верно, связи, которые Георгий сумел завести в Ташкенте. Да к тому же он серьезно заболел. В наши дни его наверняка освободили бы от службы. В свои восемнадцать-девятнадцать лет Георгий болел тромбофлебитом, рецидивирующим рожистым воспалением и, видимо, каким-то заболеванием обмена веществ. Последнее, впрочем, у него не диагностировали.

В феврале 1943-го Мура не освободили от службы, но дали отсрочку. И вот год спустя Георгия Сергеевича Эфрона все-таки признали годным к строевой службе и 26 февраля 1944 года призвали в Красную армию.

Последний раз он появился на Тверском бульваре, 25 уже одетым в солдатскую шинель и зимнюю шапку-ушанку, которую держал под мышкой.

Первые месяца полтора – два превзошли худшие ожидания Мура. Его направили в 84-й запасной полк, расквартированный в подмосковном Алабино. Служба всегда тяжела для новобранцев. Виктор Астафьев первую книгу романа “Прокляты и убиты” назвал “Чертова яма” – действие происходит как раз в запасном полку. А ведь Астафьев провел детство и юность не в Париже и не в Москве, а в заполярной Игарке. Успел пожить в детском доме, окончил школу фабрично-заводского обучения. Некоторое время будущий писатель работал железнодорожником. Но и Астафьеву пришлось тяжело. А каково молодому человеку, что не привык к физическому труду? К работе несложной, но тяжелой и требующей не только силы, но некоторой сноровки. Сноровку можно обрести за несколько месяцев, но эти несколько месяцев будут пыткой.

Автобиографический герой романа Александра Солженицына “В круге первом” “не умел ездить верхом, не умел ладить упряжи, не умел брать сена на вилы, и даже гвоздь под его молотком непременно изгибался, как бы от хохота над неумелым мастером. И чем горше доставалось Нержину, тем гуще ржал над ним вокруг небритый, матерщинный, безжалостный, очень неприятный Народ”.12481249 И пройдет много времени, прежде чем Глеб Нержин научится “вколачивать гвоздь струною в точку и пристрагивать доску к доске”.1250 У Мура времени было слишком мало.

Муру с первых же дней пришлось так тяжело, что он совершенно позабыл о самоконтроле. Начал забрасывать всех сколько-нибудь близких людей отчаянными письмами. Писал Елизавете Эфрон и Зинаиде Ширкевич, Муле Гуревичу и Алексею Сеземану. Он даже написал супругам Буровым, с которыми был знаком совсем немного. Это письмо их просто напугало. Даже спустя много лет Ирина Бурова побоялась показывать его Марии Белкиной. Удивительно, что не боялся сам Мур. Все письма проверялись военной цензурой. И если бы у цензоров от усталости “глаз не замылился”, то Георгия Эфрона вполне можно было бы арестовать за “подлую клевету” на героическую Красную армию, распространение пораженческих настроений и т. п. Письмо Буровым не сохранилось, но писем к тете Лиле хватило бы на приличный лагерный срок.

Не скажу, что Мур преувеличивал. Он написал о том, что чувствовал, что ему показалось.

Среди призывников могли встречаться и бывшие уголовники, но никак не 99 %. Просто Мур столкнулся с миром, совершенно ему неизвестным. В наши дни блатная феня стала частью речи образованных людей. Блатной жаргон давно понятен и юной нежной девушке, и почтенному седому профессору, и модному журналисту. Во времена Мура было иначе. Кто сейчас не знает слова “баланда”? А для Мура в марте 1944-го оно было в диковинку, он его прежде не слышал. Интеллигенция же фени не знала вовсе. А вот простые люди этот язык постепенно осваивали. Часто на одной и той же стройке трудились обычные работяги и бывшие раскулаченные, пережившие не один этап, и бывшие заключенные, только что освободившиеся из лагеря. И в результате блатные словечки, уродливые, но выразительные, как всякое уродство, стали довольно быстро проникать в речь обычных людей, никогда не сидевших.

Старшина в запасном полку – нередко человек страшный. Для рядовых – просто ненавистный. При этом необходимый и незаменимый. Он учит будущих бойцов военному делу, дисциплине, беспрекословному подчинению начальству. Его задача – превратить вчерашнего гражданского человека в солдата. И превратить в короткий срок. Так что злоба старшины вполне объяснима. Но нам сейчас легко судить, а каково было Муру? Высокомерный, ироничный парижский мальчик превратился в несчастного, растерянного, отчаявшегося человека. Прав был Муля Гуревич, когда опасался, что трудно придется Муру в армии. Георгий был одним из последних на уроках физкультуры и военной подготовки. Теперь он считался одним из последних в роте. Слишком слабый, прежде лопаты в руках не держал.

В запасном полку в первые дни военному делу учили мало. Только один раз их повели на стрельбище. Мур выстрелил три раза из винтовки, один раз попал. На троечку, но для новичка неплохо. Учили еще основам саперного дела и ползанью по-пластунски.[191] Правда, Мур так и не научился ни окопы рыть, ни дрова пилить. Занятия, привычные большинству новобранцев, были для Мура делом совершенно непосильным: “Дрова – самое сильное физическое страдание моей жизни”, – писал он в конце марта 1944-го Елизавете Сергеевне и Зинаиде Митрофановне.