Цена светлой крови - Михаил Ахманов

божества Великой Пустоты. Дальше, также в траурных одеждах, широким кругом расположились знатные люди Хапая и Аталн, те, кто век за веком отдавал роду Джума своих сестер и дочерей и принимал супругами их женщин. Среди них были посланники Бритайи и Иберы, Норелга, Эллины, Объединенных Территорий и других держав, ибо для Дома «Великий Арсолан» границы, за редким исключением, не существовали, и его глава всюду пользовался уважением и долей власти. Пожалуй, лишь в Бихаре, Южном Лизире и Северной Федерации к нему относились настороженно - имелись там свои магнаты, не любившие соперников. Но и эти страны почтили его, прислав если не первых своих людей, то, во всяком случае, не последних.

За кольцом знати собрался народ попроще, работники Банкирского Дома и его филиалов, слуги из поместий и ханайского дворца, управители заводов, верфей, трансепортных компаний и энергостанций, акдамы морского и воздушного флотов. Дли них Катри Джума был хозяином тридцать два года, с той поры, как умер Гм, его отец. Те, кто постарше, еще служили Ги и вспоминали о нем с теплотой - он был не так суров, как его наследник. Хотя, если пахло выгодой, мог утопить конкурента в кружке пива.

Остальных ханайцев, не имевших к покойному прямого отношения, охрана оттеснила к обрамляющим площадку кипарисам. В этой толпе мелькали хроникеры из мелг-новостей, разносчики вин и соков, стражи порядка в полосатых плащах, вездесущие мальчишки и прочие любопытствующие. Здесь цветов Коатля было меньше, но люди стояли в молчании, глядя на костер и внимая Прощальному Гимну. Должно быть, не каждый в этой толпе грустил из-за смерти Джумы - хватало у пего завистников и врагов, - но порядок соблюдали все.

Жена и дочь Никлеса плакали, сын-подросток крепился, стараясь не выдать слабости. Джумин подумал, что даже не знает, как их зовут. Очнувшись после летаргии, он провел в Ханае, в фамильном дворце, слишком недолгое время и ни с кем не встречался, кроме отца, брата и целителей - да и те большей частью были из Нефати. Он смотрел на своих племянников, на жену Никлеса, Протектора, других мужчин и женщин, знатных и простых, но - странное дело! - не ощущал какой-либо связи с этими людьми. Он - ханаец из рода Джума?.. Возможно, так, но Ханай пока не стал его родным городом. Шесть лет, вся его сознательная жизнь - пусть вторая, не первая! - прошла в Куате, и Джумин уже тосковал по его тихим улочкам, запаху моря и сосен, шуму прибоя и своему одинокому хогану. Там скоро наступит весна, здесь же - осень... А что до одиночества - не так уж он одинок, есть у него друзья в Куате, Логр, Ират, Цонкиди-ако и остальные; где они, там и его отечество. Как говорилось в старину, у стен родного дома цветы благоухают слаще...

Огонь ярился, взмывал вверх, и в ярких его сполохах уже не было видно ни тела отца, ни богатых носилок, увитых цветами, только догорало нечто черное, обугленное, уже неотличимое от объятых пламенем поленьев. Внезапно Джумину почудилось, что он уже видел это зрелище, видел не раз и не два, и слышал Песни Прощания - возможно, на других языках; в других местах, но это было, было! Сердце его сжалось от тоски, но горевал он сейчас не об одном лишь умершем отце, но о многих, многих людях, чьих имен не помнил, однако мнились они Джумину любимыми и близкими. То был отзвук канувшей в забвение первой его жизни, эхо былых утрат, еще более мучительное из-за того, что он не ведал, кто и когда им потерян. Дитя?.. Возлюбленная?.. Близкий друг?.. Мудрый наставник?.. Ему казалось, что вместе с отцом он потерял их всех. И, вспомнив слова древней рукописи, он подумал, что и не очень долгая жизнь может сделаться горькой как земляной плод, а если выплеснуть эту горечь, то станет она, как сказано в Книге Тайн, посевом зла. А потому нужно справиться с болью, смириться с неизбежным и сохранить в себе душу человеческую...

Должно быть, он побледнел, и это заметили - Никлес склонился к нему, прошептав:

Держись, Джу. Не только черные перья дарит жизнь. Возможно, ты...

Врат сказал что-то еще, но Джумин не расслышал - на него смотрели, и он ощущал этот взгляд будто касание солнечного луча. Смотрела женщина, затерявшаяся среди знатных ханайцев, так что он не видел ни ее фигуры, ни лица, скрытого под темной вуалью, но чувствовал с удивительной ясностью, что его изучают - внимательно, неторопливо и с большим интересом.

Впрочем, в этот день на него глядели многие. Он находился рядом с Никлесом и его семьей, а значит, был очень близок покойному. Но, кажется, в Ханае не знали, что у Катри есть младший сын, и Никлес, представляя Джумина Протектору, не назвал его братом, а сказал коротко: Джу.мин Поло из нашего рода. Очевидно, ханайскую знать, как и посланцев других держав очень занимало, что за человек стоит у костра - еще один претендент на наследство?., родич по женской линии?., потомок Катри от тайного брака?.. Так что смотрели на него нанайцы, поглядывали любопытные иберы, косились мрачные посланники Северной Федерации и росковиты из ОТА, а смуглые лизирцы и крючконосые бихара просто поедали Джумина глазами.

Но эта незнакомка глядела иначе. Как, он не сумел бы объяснить, однако был почему-то уверен, что ей безразлично, наследует он Катри или нет, поделят ли они с Никлесом состояние отца или Дом «Великий Арсолан» получит двух хозяев. Похоже, до этого Дома ей было как до пыли под ногами! Она стояла шагах в сорока от Джумина, и завеса вуали не давала увидеть ее черты и выражение лица, но он знал, что интерес у нее личный, тог, какой испытывает женщина к мужчине.

Внезапно она приподняла вуаль, и сердце Джумина глухо стукнуло.

У нее были яркие пухлые губы, маленьких рог, золотистая кожа, сияющие глаза и брови, подобные взмаху крыльев сокола. Очаровательная женщина... и будто бы знакомая... Но где он мог повстречаться с ней? На площадях и улицах Южного Куата? Вряд ли, вряд ли... Ират и Логр показывали ему всех прелестниц, явившихся из столицы и других городов - вечерами, когда гости Куата прогуливались по набережной от лавки к лавке, пили вино и веселились в кабачках. Джумин был совершенно уверен, что там он этой женщины не видел. Кадиани не пропустил бы такую красавицу!

Она снова закрыла лицо, повернулась и исчезла в толпе. Ее заслонил рослый меднокожий