Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел

А незнакомца наивное геройство Чарлза только сильнее возбудило, и он опустился на колени между белых бедер Лусинды. Там, где каких-то два часа назад лежал Чарлз. И все началось снова. Так близко от Чарлза, что он мог бы коснуться рукой темного тела – не ударить, не остановить, лишь дотронуться.

– О Чарлз, – прошептал насильник, – она бархатная. Гладкая, как долбаный бархат…

* * *

После того как он ушел, им потребовалось время, чтобы осознать: его больше нет в комнате.

Чарлз слышал, как хлопнула дверь, он даже видел, как негодяй переступил порог. Мало того, разобрал прощальные слова: «Не хочется уходить, но…» Однако продолжал сидеть на полу, словно пистолет был по-прежнему направлен ему в голову. Словно насильник до сих пор стонал, уткнувшись в волосы Лусинды, и в нескольких дюймах от лица Чарлза подкидывал свой нелепый зад.

И Лусинда все еще лежала, неприлично раскинув ноги. Так шлюхи в Амстердаме устраиваются в витринах, соблазняя прохожих. Только у них менее пугающий вид, и космы не слипаются от пота, крови и засохшей спермы.

Чарлз шевельнулся.

Двинул сначала одной ногой, потом другой, как человек, пробующий воду. Будто хотел убедиться, что может перемещаться в пространстве, хотя идти куда бы то ни было вовсе не жаждал. Затем он, покачиваясь, встал.

Вслед за Чарлзом задвигалась и Лусинда. Молча медленно свела бедра, спрятав то место, которое напоминало открытую рану. Приподнялась, проковыляла в ванную и закрыла за собой дверь.

Чарлз услышал шум хлынувшей воды из-под крана и шуршание полотенца по коже. После раздался звук рвоты и рев воды в унитазе.

Ему тоже нужно помыться – кровь на руках, на лице… Нос, судя по всему, распух и округлился, как у клоуна. А может, он и есть клоун – рыжий Чарли, которого лупят по лицу и в пах, пока главная артистка услаждает публику звездным номером. Вот она выходит из ванной. Все такая же молчаливая – о чем говорить с шутом? Такая же помятая и растерзанная, только наспех смывшая с себя грязь. По-прежнему голая, будто это больше не имеет значения. Ведь нельзя быть более обнаженной, чем она пятнадцать минут назад, когда ее распинали и насиловали. Одежда потеряла смысл. Или дело в другом? В том, что клоуны не в счет – они лишняя деталь в мироустройстве, поэтому абсолютно не важно, что они видят, коль скоро не могут действовать.

«Ты в порядке?» – чуть не спросил Чарлз. Слова уже вертелись на языке, но он внезапно понял, как безнадежно они прозвучали бы, как теперь неуместны. Какой тут порядок? Она больше никогда не будет в порядке.

– Я отвезу тебя в больницу, – сказал он.

– Нет. – Ее первое за несколько часов слово, обращенное к нему.

– Тебя необходимо осмотреть.

– Нет, – повторила Лусинда. – На меня сегодня достаточно насмотрелись. – Голос звучал безжизненно, как у плохой актрисы, казался деревянным, и это пугало сильнее, чем рыдания, сильнее, чем слезы. Если бы Лусинда расплакалась, Чарлз обнял бы ее и попытался утешить. А так он ничем не мог ей помочь.

Она начала одеваться – медленно, беззастенчиво натягивать предмет за предметом. А Чарлз прошел в ванную и вздрогнул, увидев в зеркале свое отражение. Поначалу он решил, что на него смотрит другой человек.

Невероятно, чтобы это был он! Это же настоящий рыжий Чарли. С клоунским носом, нарумяненный, в идиотском парике.

Он приложил мокрое полотенце к переносице, и ее обожгло, как йодом. Пригладил волосы и попытался смыть со щек кровь.

Когда он вернулся в комнату, Лусинда была более или менее готова к выходу на люди. Один чулок разодран, на юбке прореха, но в целом нагота прикрыта. Лусинда производила впечатление манекена, которого тряпки превратили в женщину, но не в живого человека.

– Что будем делать? – спросил Чарлз. Скорее даже не ее, а себя, потому что не имел понятия, что следует предпринимать в подобных обстоятельствах.

– Ничего, – ответила она.

Это прозвучало смешно, нелепо, вопиюще абсурдно. Преступник торжествует, жертвы избиты до крови. И что делать? Ничего!

Однако антонимом «ничего» является «что-то». Ах, если бы придумать, что именно!

Обратиться в полицию?

Разумеется. Вот только…

Что вы делали в отеле «Фэрфакс»?

Знаете ли, мы там…

Чем вы занимались утром в отеле «Фэрфакс»?

Дело в том, что…

Чем вы занимались в отеле «Фэрфакс» вдвоем?

Уделите мне минуту, и я вам все объясню…

Здесь, видимо, придется попросить о некоторой доле скромности, и, возможно, им будет оказано снисхождение. Детектив подмигнет и скажет: «Все ясно». Так что дело останется в тайне, волноваться не о чем. Вот только…

Кроме них, в этом деле замешан третий. Преступник. Иногда случается так, что преступников ловят. Человек заявляет в полицию, копы производят арест и передают правонарушителя в суд. Потом происходит открытый процесс и отчеты о нем появляются на первых полосах газет. На процессе выступают свидетели – встают и говорят: «Он это совершил, ваша честь». А свидетели – Чарлз и Лусинда.

Что вы делали в отеле «Фэрфакс»?

Знаете ли, мы там…

Чем вы занимались утром в отеле «Фэрфакс»?

Дело в том, что…

Отвечайте на вопрос.

Что делать? Вот в чем вопрос.

Ничего. Может быть, это не столь абсурдно, как показалось на первый взгляд. Не так смешно.

Но неужели они способны отмахнуться от того, что с ними случилось? Неужели Лусинда в силах забыть об этом, как о грубом замечании или вульгарной выходке? Лечь спать, проснуться и жить дальше, как ни в чем не бывало?

– Я ухожу, – сказала Лусинда.

– Куда?

– Домой.

Домой. К белокурой пятилетней дочери, которая еще ни разу в жизни не встречала такие качели, чтобы ей не понравились. К помешанному на гольфе мужу, который то ли заметит у супруги, то ли нет внезапную бледность щек, прокушенную губу, затравленное выражение лица.

– Мне очень жаль, Лусинда, – сказал Чарлз.

– Да, – откликнулась она.

Он жалел обо всем. О том, что зазвал ее сюда. О том, что не заметил мужчину, слонявшегося по коридору на «их» этаже. Что сидел и наблюдал, как грабитель снова и снова ее насилует. Что не сумел ее защитить.

Лусинда поплелась к двери. Ничего не осталось от ее изящной походки – она с усилием переставляла ноги. Она не обернулась. Чарлз хотел предложить вызвать ей такси, но решил, что она откажется. Он больше не мог ей ничего дать. Она от него больше ничего не ждала.