Casual 2. Пляска головой и ногами - Оксана Робски

– Здорово, – соглашается он, совершенно без энтузиазма,–только надоело мне это все™ смысла не вижу…

– Ты не гибкий, – говорю я. – Я про тебя вИнтернете читала.

– Не гибкий? – улыбается он, как всегда, немногодвусмысленно. – Ну, я же мужчина.

Он довел меня до калитки за руку. Моя рука чувствовала себяв его руке как в норке. Тесной, уютной норке.

Дома открыла папку с зелеными шнурками. Стихи.

Осторожно прочитала:

«Мы все в одной упряжке

И всем нам нелегко.

Если будем относиться друг к другу гадко.

Уйдем недалеко».

Закрыла. Покачала папку в руке.

Выбросила.

– Что это ты сидишь тут, в потемках? – Неожиданнопоявилась моя мама. Обычно в такое время она уже спит.

– Так… уже спать иду. У вас все нормально?

– Да. Папа приезжает с дачи, так что мы еще у васнесколько дней побудем. Антон по Дедуле соскучился. Если ты не против.

– Ну конечно, не против. Спокойной ночи. Я так усталасегодня.

– От интервью?

Я обернулась:

– И от интервью тоже.

Вспомнила про деньги, вернулась на кухню. Первого числакаждого месяца я оставляю родителям деньги.

Мама читала стихи из белой папки.

Я посмотрела на помойное ведро. Все время забываю егозакрыть.

– Мам, вот деньги на ноябрь.

Она не поднимала голову от аккуратного ряда машинописныхчетверостиший.

– Пока.

– Стихи пишешь? А чего выбрасываешь? Не взяли их?

Я минуту молчала.

– Мам, это не мои стихи. Я пошла спать.

– Если ты не хочешь со мной разговаривать, совсем необязательно давать мне деньги.

– Мам, ну при чем тут деньги? Я вернулась.

– При том. Как будто откупаешься.

– Мам, ну что ты говоришь? Я действительно устала… Я жес утра…

– А в машине ты час сидела с мужчиной, ничего, а как сомной поговорить.» Ладно! Я пошла спать!

– Мам, ну, просто ты про стихи меня спросила… как ты моглаподумать, что это – мои? Ты мою книгу прочитала?

– Отец прочитал, я тебе говорила, ему оченьпонравилось. А у меня – давление, я могу только телевизор смотреть, да и потом,я не думала, что тебя интересует мое мнение.

– Мама! Если бы это были мои стихи, разве можно было бытак просто сказать: «Не взяли?» Мам?

– Все. Ты кричать начала, опять я что-то не то сказала…я лучше спать пойду… Спокойной ночи.

Во двор вышла луна.

Она нагуливала аппетит. Она поправлялась.

Разухабисто зазвонил телефон.

Алик.

– Алик! – кричу я. – Ты где?

– Во Флоресе. Я приехал сюда на школьном автобусе. Тыбы его видела – чемоданы на крыше, весь разрисован всякой дрянью. Аборигены снечищеными зубами – улыбаются.

– И куда ты дальше?

– Ты знаешь, здесь при въезде спрашивают, не везешь лифрукты…

– Ты не вез?

– Ну конечно, у меня в руке оказался этот долбаныйбанан!

– И что?

– Ничего. Они показали мне дорогу майя. Я доберусь поней до реки Усумасинта.

– Здорово.

– Я тебе позвоню еще. Ты никуда не летишь?

Иногда я не сплю.

Не то чтобы я мучилась бессонницей. Мы с ней просто лежимрядом, держась за руки. Как старая супружеская пара, чья страсть поседела иоблысела.

Я слушаю, как громко бьются друг о дружку тучи и домобливается дождем

Я вижу, как заря скользкой змеей впивается в землю.

И мне кажется, что что-то такое же большое, как осень,наполняет мое сердце – это тихая свобода, это счастье – просто быть.

Я закрываю глаза и сплю сладко – как плюшевый зайчик вобъятиях ребенка.

Мой сын сказал, что я завилась, как улитка. Это про моюприческу.

Я веду его в садик. Первый раз – сама. Он за неделю уже тамко всему привык и теперь по-хозяйски, выставив вперед свою маленькую ручку,демонстрировал мне игрушки, свой шкафчик, свою подружку и мальчика по имениПетя Платочкин.

Когда я была маленькая, у нас в семье был матриархат. Постаршинству. Поскольку бабушка умерла совсем рано, главной, сколько я себяпомню, была мама. Еще был папа. Но он даже не был вторым. Он просто был. И былая.

Раз в полгода была вторая бабушка с Волги.

В нашей семье все любили то, что любила мама. Любилиискренне. Потому что очень любили маму.

Каждый день она приходила с работы – мама работала младшимнаучным сотрудником в исследовательском институте – и рассказывала о том, какВасилий Петрович или, например, Петр Васильевич снова сделал ей комплимент. АОльга Викторовна или, например, Ольга Федоровна снова ахнула, увидев ее новоеплатье.

Я, когда была маленькая, так и представляла себе маминуработу: идет она по коридору, а все вокруг млеют от ее красоты и посылают ейвоздушные поцелуи, А когда я училась в школе и летом ей надо было брать (уж непомню, где они тогда все это брали) для меня путевки в ведомственные лагеря, япомню ее счастливые глаза, когда за ужином она, вздыхая, жаловалась нам с отцомна то, что ей снова не верили, что у нее уже есть дети. И что эти дети – я тоесть – уже учатся в школе.

– Все думают, что ты моя сестренка! – сообщала мнемама, окидывая меня оценивающим взглядом. – Так что ты не «мамкай»,пожалуйста.

Я сама подолгу рассматривала себя в зеркало.

Говорили, что у нас с мамой одинаковые глаза: я щурила ихперед тем, как засмеяться, совсем как она. Но, думаю, это из-за того, что яподолгу репетировала дома, перед зеркалом, закрывшись в ванной.

Мы все любили есть цыпленка-табака, ходить в субботу наВДНХ, зимой кататься на лыжах, а вечерами вязать шарфы.

(Сейчас мне очень странно, как это папа не вязал – наверное,вязал, я просто не помню.)

Мы были дружной семьей, и никто никогда не ссорился. С мамой.

Начиная с четырех месяцев (мне почему-то кажется, что именнос этого возраста ребенок хотя бы слышит то, что ему говорят), мы внушалиАнтошке чувство уверенности в себе и всячески развивали в нем чувствособственного достоинства. Мы – это я и его папа, мой бывший муж.

Любая наша фраза, обращенная к Антону, заканчиваласьсловами: «Ты – лучший». (Года в четыре мой сын спросил дедушку: «А тебекто-нибудь говорил, что ты – лучший?» Дедушка долго думал, словно припоминая, апотом рассказал Антону о том, как лихо бабушка починила его DVD-плеер.)