Комплект - Алексей Михайлович Курбак

услышишь в обычной казарме? А зашел вовремя — довелось познать истинную силу словесного внушения.

…Молодой кареглазый брюнет субтильного телосложения, с приметным орлиным носом, ссутулясь, внимал нотациям. Громы и молнии метал командир роты. Повод к воспитанию имелся нешуточный. Рядовой первого периода службы (период в армии равен полугодию) умудрился в течение суток сотворить аж два серьезно наказуемых проступка.

Первое — запорол двигатель новенького «ЗИЛа», непостижимым образом запустив его без охлаждающей жидкости. Оказывается, на спор с земляками. Завел, дал газу и радостно восклицал: «Видишь? Работает! А ты говорил…» пока движок не заглох навсегда, издав напоследок характерный «кряк».

А второе — еще круче. Узнав: командир вроде бы рассердился и придумывает, как его наказать, отправился на почту — позвонить маме с папой, чтобы пока в отпуск не ждали. Пошел как на прогулку в родном ауле, перемахнув бетонный забор части.

Горцу еще повезло встретить у отделения связи не комендантский патруль, а всего лишь заместителя начальника штаба бригады. Тот подозвал, выслушал, зачем пришел на почту без старшины, разрешил позвонить, а потом лично привел в расположение. Прямо в канцелярию, к ротному. Капитан, вскочив, пытался отрапортовать, но подполковник молча вручил подчиненного, развернулся и ушел. Лучше бы наорал, что ли!

И в течение получаса офицер проводил воспитательную работу. Вспотел, исчерпал весь более-менее цензурный словесный запас великого и могучего, делая поправку на уровень преподавания в южных горах и долинах. Наконец головушка и плечи провинившегося окончательно поникли. Большего не добиться…

— Ну? Все понял?

В ответ прозвучало чуть слышное, но уставное:

— Так точно…

Ротный устало вздохнул. Что с него возьмешь…

— Иди… — а завершила процесс мечта старшеклассницы накануне выпускного бала, — Наряд получишь завтра!

Со второй попытки повернувшись через положенное левое плечо, морально убитый удалился. За дверью ожидали взволнованные объятия, тревога и сочувствие компании испереживавшихся соплеменников.

— Совсем сердитый капитан, да? Арестовать будет? Кричал? Что, что говорил?

Жертва воспитания пожала плечами:

— Пуга́ль…

Мало кому известно: на самом деле свою знаменитую фразу «Тяжело в учении — легко в бою!» Александр Васильевич Суворов в семнадцатом веке сказал не о солдатах. Тогда, якобы предварительно натренировавшись в Италии на ледяных горках, чудо-богатыри шутя одолели неприступные Альпы. А потом прошлись по Швейцарии, попутно оттырив всех встречных-поперечных.

Бессмертные слова великий полководец однажды под вечер трудного дня адресовал самому себе. Их истинный смысл таков: военачальнику не следует жалеть на стрельбище, полигоне и спортплощадке своих сил, ног, рук и голоса. Без устали вгонять в головы и туловища служивых науку побеждать. Гонять их, солдатушек, в хвост и гриву, орать и рукоприкладством не брезговать, приговаривая: «Оплеухи и пинки принимай, брат, как блинки!»

Ну, это применительно к той славной эпохе, когда подзатыльник заслуженно считался главным командирским аргументом. Хотя есть мнения — как раз Суворов никому в зубы кулачишком и не тыкал. Можно понять: он могучей телесной статью не отличался. Мозгой брал. Поэтому афоризм надо бы переиначить примерно так: «Нелегко учить болванов командиру, но зато успешным будет бой!»

Далекие времена, когда едва-едва начиналась регулярная российская армия, славятся еще одной байкой. Якобы мужицким хлопцам, становившимся рекрутами, командуя «левой-правой!», к ногам привязывали по клоку фуража разного вида, и получалось доступное сельским мозгам «сено-солома!» Таким вот образом приучали. И нечто подобное проделывали с мушкетами, для уяснения, с какого конца эта штука стреляет.

В таких историях есть две стороны, одна веселая, про сено, а другая наоборот, весьма серьезная. Ибо военная наука и в наш просвещенный век не всегда легко постижима простым парням, вчерашним подросткам. Призывают послужить-пострелять, зачастую не осознавая — не каждый на это способен. Сколько соломы на борону ни подстилай, а падать больно.

Ведь управляться мальчишкам приходится не с примитивной пищалью, а с довольно-таки хитроумными бяками-закаляками. А они при неосторожном обращении не просто не слушаются лопуха. Погладишь против шерсти — могут и укусить. Насмерть…

Поэтому перестраховка была, есть и будет основой основ нашего военного дела. И военно-медицинского, в частности. Эту истину любому врачу в мундире приходится познавать на собственной шкуре.

Спрашивается, зачем на обыденных, рядовых стрельбах, пусть и ночных, и танковых, нужен квалифицированный хирург? Неизбежный вопрос. Антон в который раз задавал его себе, скучая, зевая и куря сигарету за сигаретой, чтобы отогнать сон, а с учетом летнего времени — и комаров. Ответ на него как-то дал балагур с капитанским погонами, командир стрелявшей в ту ночь роты.

— Удивляешься, какого хрена сидишь тут, когда за глаза хватило бы солдата-санинструктора? Вот послушай загадку, сразу поймешь. Спорим на сигарету, не отгадаешь?

Понимая: бывалому вояке неловко попросту стрельнуть курево, слушатель приготовился к очередной хохме.

— Знаешь, как не допустить проезда на территорию секретного объекта посторонних машин? — и, видя готовность к очевидному ответу, добавил, — Можно двояко, по-людски либо по-военному.

Окончательно заинтриговав, преподнес истину:

— По-людски всем понятно — закрыть шлагбаум… А по-военному означает: поставить толкового майора!

Прикурив законный приз, танкист внес существенное дополнение.

— Не обижайся, но вот твоя профессия для стрельбища — самое то. Был бы терапевтом — спал бы спокойно. Понял, нет? От них, которые с таблетками в кармане, толку никакого. Здесь железяки кругом, запросто можно поцарапаться или чего похуже. А хирург — он же все умеет, и главное — крови не боится!

Этот же ротный провел ликбез при первом знакомстве труженика ножа с бронированными монстрами под названием «Т-72М». Чрезвычайно серьезная мина знатока предполагала нечто важное.

— Отгадай, что в танке самое главное?

Угадать полагалось с трех раз. Экзаменуемый добросовестно перечислил пушку, гусеницы, броню… Сверх лимита добавил мотор и экипаж. Мимо…

— Эх ты, а еще доктор… Самое главное в танке — не обосраться!

На досуге пришло понимание: да, действительно… Наглухо закрытое тесное помещение, не убежишь, окошки не откроешь… Беда!

А тогда, приехав к началу ночных стрельб на так называемую «директрису», а по-человечески — участок полигона, отведенный для танковых уроков, доктор поднялся на «вышку» и был не на шутку удивлен.

Главное полигонное сооружение, на самом деле довольно высокое — обычная кирпично-бетонная коробка, поднятая над землей на пятиметровых сваях. Панорамное окно во всю переднюю стену, обращенную к мишенному полю. Изнутри все облицовано веселенькой разноцветной плиткой-«кабанчиком» с неопрятным темно-серым пятном посредине задней стенки. Недоумение вызвала практически полная темнота. И тишина. Сидят четверо — командир батальона — майор, ротный — давешний Тошкин «танковый просветитель» Федор, и двое старших лейтенантов.

Шипит, потрескивает динамик «громкой» связи. На пульте под окном несколько махоньких красных огоньков. В углу низкий походный столик, отгороженный плащ-накидкой, на нем — единственный источник света. Скудный фонарик