Прощай, оружие! - Эрнест Хемингуэй

Я пошел проведать машины и посмотреть, что делается кругом,а затем вернулся в блиндаж к шоферам. Мы все сидели на земле, прислонившись кстенке, и курили. Снаружи было уже почти темно. Земля в блиндаже была теплая исухая, и я прислонился к стенке плечами и расслабил все мышцы тела.

— Кто идет в атаку? — спросил Гавуцци.

— Берсальеры.

— Одни берсальеры?

— Кажется, да.

— Для настоящей атаки здесь слишком мало войск.

— Вероятно, это просто диверсия, а настоящая атака будет нездесь.

— А солдаты, которые идут в атаку, это знают?

— Не думаю.

— Конечно, не знают, — сказал Маньера. — Знали бы, так непошли бы.

— Еще как пошли бы, — сказал Пассини. — Берсальеры дураки.

— Они храбрые солдаты и соблюдают дисциплину, — сказал я.

— Они здоровые парни, и у них у всех грудь широченная. Новсе равно они дураки.

— Вот гренадеры молодцы, — сказал Маньера. Это была шутка.Все четверо захохотали.

— Это при вас было, tenente, когда они отказались идти, апотом каждого десятого расстреляли?

— Нет.

— Было такое дело. Их выстроили и отсчитали каждого десятого.Карабинеры их расстреливали.

— Карабинеры, — сказал Пассини и сплюнул на землю. — Ногренадеры-то: шести футов росту. И отказались идти.

— Вот отказались бы все, и война бы кончилась, — сказалМаньера.

— Ну, гренадеры вовсе об этом не думали. Просто струсили.Офицеры-то все были из знати.

— А некоторые офицеры одни пошли.

— Двоих офицеров застрелил сержант за то, что они не хотелиидти.

— Некоторые рядовые тоже пошли.

— Которые пошли, тех и не выстраивали, когда брали десятого.

— Однако моего земляка там расстреляли, — сказал Пассини. —Большой такой, красивый парень, высокий, как раз для гренадера. Вечно в Риме.Вечно с девочками. Вечно с карабинерами. — Он засмеялся. — Теперь у его домапоставили часового со штыком, и никто не смеет навещать его мать, и отца, исестер, а его отца лишили всех гражданских прав, и даже голосовать он не может.И закон их больше не защищает. Всякий приходи и бери у них что хочешь.

— Если б не страх, что семье грозит такое, никто бы не пошелв атаку.

— Ну да. Альпийские стрелки пошли бы. Полк Виктора-Эммануилапошел бы. Пожалуй, и берсальеры тоже.

— А ведь и берсальеры удирали. Теперь они стараются забытьоб этом.

— Вы напрасно позволяете нам вести такие разговоры, tenente.Evviva l`esercito! [Да здравствует армия! (итал.)] — ехидно заметил Пассини.

— Я эти разговоры уже слышал, — сказал я. — Но покуда высидите за рулем и делаете свое дело…

— …и говорите достаточно тихо, чтобы не могли услышатьдругие офицеры, — закончил Маньера.

— Я считаю, что мы должны довести войну до конца, — сказаля. — Война не кончится, если одна сторона перестанет драться. Будет толькохуже, если мы перестанем драться.

— Хуже быть не может, — почтительно сказал Пассини. — Нетничего хуже войны.

— Поражение еще хуже.

— Вряд ли, — сказал Пассини по-прежнему почтительно. — Чтотакое поражение? Ну, вернемся домой.

— Враг пойдет за вами. Возьмет ваш дом. Возьмет вашихсестер.

— Едва ли, — сказал Пассини. — Так уж за каждым и пойдет.Пусть каждый защищает свой дом. Пусть не выпускает сестер за дверь.

— Вас повесят. Вас возьмут и отправят опять воевать. И не всанитарный транспорт, а в пехоту.

— Так уж каждого и повесят.

— Не может чужое государство заставить за себя воевать, —сказал Маньера. — В первом же сражении все разбегутся.

— Как чехи.

— Вы просто не знаете, что значит быть побежденным, вот вами кажется, что это не так уж плохо.

— Tenente, — сказал Пассини, — вы как будто разрешили намговорить. Так вот, слушайте. Страшнее войны ничего нет. Мы тут в санитарныхчастях даже не можем понять, какая это страшная штука — война. А те, ктопоймет, как это страшно, те уже не могут помешать этому, потому что сходят с ума.Есть люди, которым никогда не понять. Есть люди, которые боятся своих офицеров.Вот такими и делают войну.

— Я знаю, что война — страшная вещь, но мы должны довести еедо конца.

— Конца нет. Война не имеет конца.

— Нет, конец есть.

Пассини покачал головой.

— Войну не выигрывают победами. Ну, возьмем мы Сан-Габриеле.Ну, возьмем Карсо, и Монфальконе, и Триест. А потом что? Видели вы сегодня всете дальние горы? Что же, вы думаете, мы можем их все взять? Только еслиавстрийцы перестанут драться. Одна сторона должна перестать драться. Почему неперестать драться нам? Если они доберутся до Италии, они устанут и уйдутобратно. У них есть своя родина. Так нет же, непременно нужно воевать.

— Вы настоящий оратор.

— Мы думаем. Мы читаем. Мы не крестьяне. Мы механики. Нодаже крестьяне не такие дураки, чтобы верить в войну. Все ненавидят эту войну.

— Страной правит класс, который глуп и ничего не понимает ине поймет никогда. Вот почему мы воюем.

— Эти люди еще наживаются на войне.

— Многие даже и не наживаются, — сказал Пассини. — Онислишком глупы. Они делают это просто так. Из глупости.

— Ну, хватит, — сказал Маньера. — Мы слишком разболтались,даже для tenente.

— Ему это нравится, — сказал Пассини. — Мы его обратим всвою веру.

— Но пока хватит, — сказал Маньера.

— Что ж, дадут нам поесть, tenente? — спросил Гавуцци.

— Сейчас я узнаю, — сказал я.

Гордини встал и вышел вместе со мной.

— Может, что-нибудь нужно сделать, tenente? Я вам ничем немогу помочь? — он был самый тихий из всех четырех.

— Если хотите, идемте со мной, — сказал я, — узнаем, кактам.