Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения - Лукреция Борджиа

Джулия ответила мне взаимностью, щедро сдобренной чувством собственного превосходства из-за возраста, красоты и положения – мне было девять, ей пятнадцать. Будь я ровесницей, едва ли Фарнезе удалось смотреть на меня свысока. Ей помогло и то, что отец и донна Адриана всегда занимали ее сторону, в спорах я непременно проигрывала. Любовница для моего отца была дороже собственной дочери, и это обидней всего!

Позднее я пришла к неутешительному выводу: это враг, с которым нельзя воевать с открытым забралом, ей нельзя поверять ничего серьезного, но и вызывать на поединок тоже нельзя, она непременно воспользуется влиянием на моего отца.

Внешне и тогда, и позже мы с Джулией казались подругами, но это дружба двух змей, помещенных в одну банку – неловкое движение одной может оказаться гибельным для обеих, потому обе вынуждены быть вежливыми. Я ничего не могла поделать с ней из-за любви отца, а она со мной из-за того, что я его дочь. Тем страшней и жестче была тайная вражда, в которой Джулия Фарнезе победила не без помощи моего собственного мужа Джованни Сфорца.

Я рассказываю о прекрасной Джулии Фарнезе потому, что за ее красивой оболочкой расчетливая, лживая и очень жестокая натура. Но любовница моего отца умела скрывать все эти качества за фальшивой улыбкой, казавшейся всем искренней, и все же ужалила отца в сердце самым жестоким образом.

Ее ненавидела не только я, Чезаре сразу уловил змеиную сущность ее натуры, а Хуана она поставила на место в первый же день, когда он попытался намекнуть на желание «помочь» Орсо Орсини.

Я еще расскажу, как эта змея не раз пыталась поссорить с отцом и меня, и особенно Чезаре, ненавистного ей тем, что прекрасно понимал все ее уловки и фальшь.

Если кто и преподносил мне уроки сладострастия в самом юном возрасте, то Джулия Фарнезе была в числе первых.

Я обожала отца, но не могла представить его в постели вместе с женщиной. Наверное, все дети так – они согласны, что рождены в грехе, но не в силах мысленно нарисовать картину занятия грехом своих родителей, особенно если искренне их любят.

Вернувшись из монастыря Сан-Систо, куда донна Адриана отправила меня совершенствоваться духовно, я сразу поняла, что Джулия сумела завоевать какое-то важное место в Санта-Мария-ин-Портико, дворце, в котором отец поселил меня у донны Адрианы, следовательно, там жил и Орсо, а с ним Джулия.

С Орсо творилось что-то неладное, он то ходил мрачнее тучи, то злился на всех и шипел, как рассерженный кот, а потом вдруг объявил, что уезжает в их поместье в Бассанелло. В ответ донна Адриана заявила, что Джулия остается. Это было немыслимо – молодой муж уезжал, а его очаровательная супруга оставалась!

Чтобы я в такую минуту не путалась под ногами, меня снова отправили в монастырь. Я успела спросить маму, что происходит, на что она мрачно ответила, что Орсо и Джулия, наверное, поссорились. Как могли поссориться молодожены, практически не узнавшие друг друга? Сестра Мария посоветовала мне больше думать о молитвах и меньше о чужих делах. Я подчинилась, почувствовав, что монастырь и его сестры будут моей защитой в трудные минуты. Так и случилось.

Никому из женщин не пришло в голову объяснить мне, что же произошло, это в грубой форме сделал Хуан, заявив, что наш отец теперь т… Джулию, заняв в ее постели место Орсо, из-за чего тот вынужден уехать. Я посмеялась, не поверив. Джулия и отец? Нет, она же ему во внучки годится!

Мама родила меня, когда ей было тридцать восемь лет, а Джоффре в тридцать девять. Оттавио еще позже. Но это наша мама! Большинство же становятся матерями уже в четырнадцать-шестнадцать лет. Джулии шел шестнадцатый год, конечно, она красивая, но совсем молодая.

Я придумывала и придумывала причины, почему Джулия Фарнезе не может быть любовницей моего отца, но своим девятилетним умом понимала, что Хуан прав. И тогда я решила убить ее! Спасла меня от этой глупости сестра Мария, сказав всего одну фразу, что сначала надо спросить моего отца, возможно, он счастлив с Джулией Фарнезе. Она объяснила, что моя мама уже в том возрасте, когда не может привлекать кардинала, и если тот искренне любит Джулию, то противиться нельзя. Если не возражают Орсо и донна Адриана, то это их четверых грех, но не мое дело. Нельзя вмешиваться в чужую судьбу и чужую любовь.

Если бы так поступали все и всегда! К сожалению, в мою судьбу отец вмешивался постоянно и с моей любовью не считался никогда.

Позже отец словно оговоркой сказал, что больше всего боялся моего осуждения и был благодарен за понимание. Никакого понимания не было, я еще долго придумывала, как бы изуродовать Джулию, чтобы она больше не была красавицей и отец ее разлюбил за уродство. То планировала опрокинуть на нее очень горячий суп, то столкнуть с лестницы, то насыпать в туфли битое стекло, то набрать побольше клопов и подбросить в ее постель вечером, то добавить в воду для купания чего-то едкого, чтобы кожа Джулии покрылась язвами…

Но Господь не допустил никакой глупости с моей стороны, и я снова попросилась в монастырь, не в силах видеть довольную Джулию и понимать, почему именно блестят ее глаза. Я не стала возражать против их любви, предпочтя отступить, но и видеть ничего не хотела.

Тяжело переживала свое и мое новое положение моя мама. Не думаю, что в ее возрасте она столь нуждалась в любовной связи с отцом, все же сорок семь лет почти старость, хотя мама была еще очень красива и мила и только что родила Джованни от Карла Канале. Но ее бесило, что мое воспитание поручено донне Адриане, которую мама не считала достойной наставницей. В гневе во время одной из ссор мама даже едва не задушила донну Адриану. Жаль, что меня не было рядом, я бы помогла!

Мама была права – поручить воспитание девочки своднице, которая помогала развратнице Джулии совращать моего отца, не лучший выбор. Думаю, мама понимала, чему и как меня будут учить во дворце Санта-Мария-ин-Портико, совсем не тому, чему учил Карло Канале.

Понимаю и то, что именно мамино возмущение вынудило донну Адриану уделить внимание языкам, музыке, рисованию, а не только танцам, вышиванию и науке сладострастия. Последнему она меня вовсе не учила, чтобы не давать повода маме жаловаться, но передо мной в лице Джулии ежедневно были живые примеры применения этой науки.

Когда я снова вернулась под опеку донны Адрианы, Джулия уже чувствовала себя хозяйкой и в сердце кардинала Борджиа, и во дворце. Я надеялась только на то, что это ненадолго. Нет, я не сомневалась в чувствах отца, он не ветреник, до Джулии отец больше пятнадцати лет был привязан к маме, но я надеялась, что изменится моя собственная жизнь. Просто меня впервые обручили в одиннадцать. Затем, не расторгнув предыдущий договор, обручили еще раз. Все с условием, что свадьба состоится, когда мне исполнится тринадцать лет, а само супружество еще через полгода.

Отец и донна Адриана, а скорее Джулия, посчитали, что этого будет достаточно для моего счастья. Я же принялась считать дни до своего тринадцатилетия, мечтая стать свободной. Почему замужество казалось мне свободой и почему я не думала, что отец не отпустит меня из Рима?