Умереть на сцене - Ирина Комарова

— Привет, Рита, — поздоровался Паша.

Сухарев молча кивнул, а Костя дружелюбно хлопнул по плечу:

— Здорово, Рощина! Что, опять у нас хлебушек отбиваете?

— Здравствуйте. — Я кисло улыбнулась и потянула за рукав вдруг затормозившего Феликса Семеновича и коротко всех представила: — Директор театра, Феликс Семенович. Майор полиции Евгений Васильевич Сухарев. Павел, Константин, оперативные сотрудники.

— Очень приятно. — Директор пожал мужчинам руки и округлившимися глазами посмотрел на меня, на Сухарева и снова на меня: — А вы что, знакомы?

— Не первый год, — подтвердил Евгений Васильевич, а я слегка покраснела. Феликс Семенович считает меня журналисткой из «Вечернего бульвара» — как же ему не удивляться. Впрочем, журналисты ведь с самыми разными людьми общаются, почему бы среди моих знакомых и не оказаться полицейским? Имею полное право.

— Что у вас там за люди у выхода толкутся? — хмуро продолжил Сухарев. — Разве их не предупредили, что все должны оставаться на рабочих местах?

— Конечно, предупредили! — всполошился Феликс Семенович. — Я же всем объяснил! Я же на вахте распоряжения отдал!

— Вот вахтерша и не выпускала никого. Дверь заперла и ключ не давала. — По лицу Евгения Васильевича скользнула слабая тень улыбки, действия вахтерши он явно одобрял.

— Ну что за люди! Я же и списки распорядился составить, и отметил тех, кого в первую очередь отпустить надо, а они все равно!.. — расстроился директор. И неожиданно добавил: — Елене Сергеевне премию выпишем, за добросовестность!

— Это правильно. Добросовестных вахтеров надо поощрять. А где списки?

Директор протянул ему листок.

— Угу. Где у вас тут можно присесть?

Феликс Семенович растерянно огляделся и пожал плечами:

— Да, собственно, везде.

Сухарев тоже посмотрел на ряды обитых красным бархатом кресел:

— Действительно. А врач со скорой заключение уже написал?

— Н-не знаю. Вон она, около Андрея Борисовича, можно у нее спросить.

— Спросим. — Евгений Васильевич двинулся вперед, махнув нам, чтобы шли следом. — Андрей Борисович — это кто?

— Андрей Борисович — это Рестаев, — объяснил Феликс Семенович.

А я добавила:

— Главный режиссер театра и супруг погибшей Галины Костровой.

Сухарев достал ручку и, не останавливаясь, сделал пометку в списке. Потом посмотрел на Феликса Семеновича:

— Вы можете рассказать, как все произошло? Что вы видели?

— Э-э-э… я, собственно, — смутился тот, — я, собственно, ничего не видел. Я был у себя в кабинете и подошел позже, когда Галочка уже… когда она уже умерла. Вот Рита, она все время была здесь, с начала репетиции.

— Понятно. А остальные, которые здесь, — Евгений Васильевич неопределенно помахал рукой, — они присутствовали или тоже потом подошли?

— В основном присутствовали, — ответила я.

— Понятно, — повторил Сухарев. — Рощина, будь любезна, запиши сама свои показания и отдай Косте. Если у него будут вопросы, сразу и ответишь.

— Хорошо. О, кстати, чуть не забыла!

Я достала из сумочки пакет с бутылочкой и стаканом, показала присутствующим:

— Из этой бутылки пила Кострова, стакан тоже ее. Не уверена, что это было отравление, до момента смерти не меньше получаса прошло, но я на всякий случай прибрала.

— Молодец, — похвалил Сухарев, а Паша тут же все испортил, уточнив:

— Своих пальчиков не наставила?

Я даже отвечать не стала, молча пожала плечами и вручила ему пакет.

— Начинаем работу! — скомандовал Сухарев. — Паша, Костя, объясните людям порядок действий и начинайте опрос. Феликс Семенович, помогите, пожалуйста, собрать всех. Я сейчас поговорю с врачом, с мужем покойной и присоединюсь.

Ребята ушли, прихватив Феликса Семеновича, а Евгений Васильевич развернулся ко мне:

— Ты тоже время зря не теряй, пиши… а кстати, как ты здесь оказалась? Или этот Рестаев успел с вами на убийство супруги договор подписать?

— Нет, куда ему сейчас договоры подписывать, он пока вообще в шоковом состоянии. Все-таки немолодой уже человек, и такой удар… жена ведь прямо у него на глазах умерла… стояла на сцене — они репетировали разговор Софьи с Лизой — в театре сейчас «Горе от ума» ставят… И вдруг на полуслове…

— Рощина, ты на вопросы-то отвечай, не пытайся в сторону уйти. Как ты оказалась в театре и что здесь делала?

— Евгений Васильевич, вот честное слово, к убийству это никакого отношения не имеет… мы должны соблюдать лояльность к нанимателю.

— Лицензия, — коротко напомнил Сухарев. — И решать, что имеет отношение к убийству, а что не имеет, буду я.

М-да, конфликт интересов. Рестаев заключил с нами договор, и мы обещали полную конфиденциальность. Но и полиция не в игрушки играет, здесь, на минуточку, убийство произошло. И пусть я уверена, что дурацкие телефонные звонки никакого отношения к смерти Костровой не имеют, Сухарев вполне может подумать, что я скрываю от следствия важную информацию. Несмотря на то, что ко всем сотрудникам «Шиповника», кроме Гошки, Евгений Васильевич относится, в общем, неплохо, и, несмотря на многолетнее взаимовыгодное сотрудничество, Сухарев считал, считает и будет считать нас конкурентами. И всегда, даже когда мы честно и откровенно работаем на полицию, он все равно подозревает, что какую-то информацию мы утаиваем. Мы, конечно, на такие подозрения демонстративно обижаемся, но, положа руку на сердце… скажем так, всякое бывает.

— Рощина, я жду. — Ему надоело смотреть на мою задумчивую физиономию. — Или тебе обязательно нужно постановление прокурора об изъятии документации?

— Просто я думаю, как лучше сформулировать, — несколько неуклюже оправдалась я. — Если коротко, Рестаева достали хулиганские телефонные звонки. Какой-то тип звонит и говорит всякие гадости. Вот Андрей Борисович и обратился к нам, чтобы узнать, кто этот хулиган.

— А чего к вам-то? К сотовому оператору надо было.

— Звонили не на сотовый, звонили на домашний телефон Рестаева, — невозмутимо объяснила я, предвкушая реакцию Сухарева. — А сотового у него вовсе нет. Андрей Борисович его отрицает.

— В смысле, отрицает? — моргнул Евгений Васильевич.

— Не желает пользоваться бесовским изобретением.

— Гм. И что вы?

Вот и вся реакция. Впрочем, а чего я ожидала? Каких-то эмоций от Сухарева? Этот человек полностью соответствует своей фамилии.

— А мы согласились помочь хорошему человеку. Дело-то несложное. Ниночка сразу вычислила, что звонили ему из театра, из его собственного кабинета. Андрей Борисович считает всех служащих театра одной большой и дружной семьей, поэтому кабинет свой не запирает. Неприлично, неэтично и оскорбительно для родного коллектива.