Князь Рысев 4 - Евгений Лисицин

хороша — и лицом юна, и телом полна, бока наливные, ух! Прости уж за гнилой язык, барин. — Он опомнился, вспомнив, кому вещает о своей симпатии, склонил голову. Я махнул рукой — чего уж там, дело-то былое. Словно получив от меня разрешение, он продолжил: — Жаль токмо, что жила не так долго, как хотелось бы. Едва вас вот только из пеленок вырастила, как сгубило ее лихорадкой.

— А как же магия? — удивился я. За последнее время видел столько чудесных спасений, что в пору было поверить, что Смерть уходит неудовлетворенной девой едва ли не каждый день. Старик лишь отрицательно покачал головой.

— Ма-а-агия, — недовольно протянул он и сплюнул, будто желая показать все свое отношение к ней. — Грош цена ему, этому вашему колдунству. Как только лихорадка по стране ударила, так вы бы видели, что только в Петербурге было!

Я на миг задумался, копаясь в памяти. Надеясь, что уроки истории всплывут как-нибудь сами собой. Получалось скверно — все еще гудящая голова не давала покоя. Была ли в те времена лихорадка в знакомом мне мире или же как раз наоборот — хрен его знает. Кондратьич продолжил:

— Тебе-то не вспомнить, барин. Ты совсем сопливый был. Батюшка-то ваш весь извелся тогда. Он-то меня когда нанимал, мы с ним где только ни бывали — он меня, что чумадан, с собой и в кажду дырку, куда Инператор ни пошлет. А тут весь сник, что твоя листва. Бледный ходил. Я-то ему по доброте душевной чего только сделать ни хотел — и чарку горяченькой из погребов, и за вами присматривал, и барыне помогал. А ему ничуть не лучше.

Кондратьич и сам сник от этих воспоминаний. Они сидели глубоко в его душе. Не давали покоя. Кажется, сегодня я понял, что приходило Кондратьичу в кошмарных снах — он видел горе своего господина как свое собственное.

— Такая беда была, барин, с этой лихорадкой. Лекарства нет, инквизаториев что сидоровых коз дерут. Люд-то простой мрет, что мухи, поля пустеть начали, там и голод показался. Немец обнаглел, войной хотел на нас идти. Басурманы чертовы, турки-то стало быть, тоже упосля поражения голову стали поднимать, к новому походу готовиться. Говаривали, сам Инператор, да хранит Бог его душу, той участи-то лихорадочной не избежал, оттого и прятали его. Дабы, значит, лишний раз народ не волновать.

— А чем дело-то кончилось, Ибрагим?

Старик повел плечами, покачал головой.

— Да чем же оно кончится-то могло, барин? Лихорадка сначала-то только у одних появляется, да других не минует. Квакрантинные меры, стало быть, эльфианцы ввели: мол, к ним наши не ходи. А лихорадка дальше поползла, тут уже остальным самим не до войны стало.

Он подумал, будто взвешивая на весах, говорить следующее или не стоит. Решил, что последнее.

— Мамка Менделеевых тогда всех спасла. Тоже эту дрянь подхватила: у нее волосы-то побелели не просто так, на себе она свой отвар пробовала-то. И деткам передалось.

Я закусил губу — по всему так выходило, что Менделеевы неспроста свое имя носят, да и не только злодействами относительно других домов промышляли. Так подумать, им наверняка и памятник какой по такому случаю соорудили…

— Но до того еще, почитай, цельный год мучений жутких был, барин. Всяко чего только тут не вершилось, ты бы только видел. И деревни без людей, и дворец под круглосуточной охраной. Глядишь — вот идет человек, а уж через минуту глядь — а нет его, человека-то. Того самого, прибрала костлявая!

Старик распалялся в своей образности. Страх перед темнотой и в самом деле отступил перед жутким прошлым.

Я не видел той жути никогда в жизни. Мне повезло родиться в мире, где есть развитая медицина и передовые технологии по борьбе с вирусами. Да и те нет-нет, а во время какой пандемии дадут сбой.

— Ты вота, барин, про мажьев упомянул. Батюшка твой из кожи вон готов был выскочить, каких токмо колдунов не приводил. Страсть! И наших доставал, и заморских. Басурманские чучела приезжали — черны, как бизьяны. Пели, плясали, в тарабан, стало быть, тарабанили — ну да что толку? У Инператора денжов-то всяко поболее буде, а и ему ничем помочь не сумели.

— Постой, Кондратьич, — остановил его я, но ведь император жив-здоров…

Я прикусил язык, чуя, что сейчас поймаю на себе недоуменный взгляд старика. Тот лишь цокнул языком в ответ.

— Да он-то жив-здоров, чевой ж ему сделается? То только слухи были, что он залихорадил. А на деле жена, императрица, стало быть, слегла вместе с старшей дщерью. Их и так, и эдак, и растак — а путь был туды же, куда и остальным: на погост.

Видимо, та же самая участь постигла и мать Рысева-бывшего. Ибрагим поспешил подтвердить мои догадки.

— Ну да чего мы о других, вы ж о матушке знать хотели, барин. Ну так слушайте…

Биска, слинявшая вперед, после того как мы затянули наш заунывный разговор, мрачно вышагивала, будто надеясь, что цокот ее копыт оглушит нас.

А может, что-то проверяла — кто ж их, этих демониц, поймет?

Кондратьич продолжил.

— Угасала она, барин. Ты-то рядом бегал, чего понимал? Орал как резаный, мы ж тебя к ней не пускали — хворая, как пустишь? А ну как ты сам эту оказию подхватишь? Барин-то, честно признаться, будто и внимания на это не обращал, вы словно для него исчезли. То вот были прям на глазах — подойдет, поиграет, козу покажет. А то ж вы сами будто не ведаючи, как с детьми-то, ага?

— А потом что было?

— Да что тут, разве словами расскажешь? Для барина-то, старшего, почитай, весь мир разом в труху обратился. Ничего не мило стало. Отстранился — думал, за ней следом уйдет. Ан нет, выжил, да что толку? Вона, ненамного пережил-то… Да еще какую судьбину снискал — ни одному вражине не пожелаешь.

Мне оставалось только дивиться Кондратьичу. Он едва ли не был верным псом дома Рысевых, но по-странному боготворил и самого Императора. Без особого пиетета, но с уважением.

Меня стукнуло по голове — лог, собака, вооружившись алфавитом, разбередил было унявшуюся мигрень. Мозг сдавило так, что я чуть не упал, но удержался.

Вами получено достижение:

Душезнатец.

Помочь одному человеку из своей группы обрести внутренний покой.

Вами получена награда: +1 к интеллекту!

Кондратьич подхватил меня, вовремя заметив, что мне нехорошо, помог сесть наземь.

Старик будто разом обратился в заботу: теперь-то мне была понятна его безграничная преданность и любовь к Федору Рысеву. На склоне лет, побывав на войне, не нажив богатств и детей, утратив все, он хранил меня пуще зеницы ока. Потому что я теперь единственное, что осталось от тех, кто когда-то был ему дорог.

— Не спеши, барин. Ты всяко отдохни лучше минуток пяток, а потом… потом дальше пойдем.

Я принял его помощь с благодарностью, сел на наземь, на мгновение прикрыл глаза. Старик, не ведая, что же ему делать дальше, опустился рядом, привалился спиной к стене.

Ему самому было скверно. Я понимал, что его гнетет — выходит ведь, я оказался в этих застенках только по его вине. По крайней мере, ему так думалось.

Нет уж, Кондратьич, если бы ты только знал, сколько раз я за последнее время пренебрегал твоим советом не пихать голову в пасть черту, ты бы охнул. И сдох — уже узнав о том, какие силы на меня изводили те, кто желал моей смерти. Думать о том, что можно было бы запросто спрятаться в каком селе, было столь же наивно, как и верить в то, что можно убежать от голода.

— Ну, ты чего? — Биска, заметив, что за ней не шествует целая процессия, прискакала назад. Ткнул себя пальцем в лоб, велев ей прочитать мои мысли. Или тот сумбур, что сейчас был вместо них.

Ничего не ответив на этот выпад, дьяволица ускакала — только ее и видели! Либо окончательно разуверилась, что меня можно спасти и ушла, дабы не выказывать своего явного злорадства, либо…

— Я знаю, о чем ты думаешь, барин. — Теперь ту самую ачивку решил заработать Кондратьич. На миг мне представился жуткий старик, вооруженный лопатой, готовый вгрызаться в почву моего мозга — дабы, стало быть, докопаться до сути.

Стало не по себе, захотелось зябко поежиться. Чтобы сидеть не без дела, вытащил пистолет, который мне вернул Кондратьич. Проверил обойму — как я и думал. Старик исстрелял там, в том зале, все, что было. А вытащить из моей сумки свежий боеприпас не догадался…

— Ты думаешь о девках.