Неточка Незванова - Федор Достоевский

– А будешь ли ты умным дитятей, как прежде? – сурово спросилон меня.

– Буду, папочка, буду! – отвечала я. – Я скажу тебе, где умамы деньги лежат. Они у ней в этом ящике, в шкатулке, вчера лежали.

– Лежали? Где? – закричал он, встрепенувшись, и встал состула. – Где они лежали?

– Они заперты, папаша! – говорила я. – Подожди: вечером,когда мама пошлет менять, потому что медные деньги, я видела, все вышли.

– Мне нужно пятнадцать рублей, Неточка! Слышишь ли? Толькопятнадцать рублей! Достань мне сегодня; я тебе завтра же все принесу. А я тебесейчас пойду леденцов куплю, орехов куплю… куклу тоже тебе куплю… и завтратоже… и каждый день гостинцев буду приносить, если будешь умная девочка!

– Не нужно, папа, не нужно! я не хочу гостинцев; я не будуих есть; я тебе их назад отдам! – закричала я, разрываясь от слез, потому чтовсе сердце изныло у меня в одно мгновение. Я почувствовала в эту минуту, чтоему не жалко меня и что он не любит меня, потому что не видит, как я его люблю,и думает, что я за гостинцы готова служить ему. В эту минуту я, ребенок,понимала его насквозь и уже чувствовала, что меня навсегда уязвило этосознание, что я уже не могла любить его, что я потеряла моего прежнего папочку.Он же был в каком-то восторге от моих обещаний; он видел, что я готова быларешиться на все для него, что я все для него сделаю, и бог видит, как многобыло это «все» для меня тогда. Я понимала, что значили эти деньги для беднойматушки; знала, что она могла заболеть от огорчения, потеряв их, и во мнемучительно кричало раскаяние. Но он ничего не видал; он меня считал трехлетнимребенком, тогда как я все понимала. Восторг его не знал пределов; он целовалменя, уговаривал, чтоб я не плакала, сулил мне, что сегодня же мы уйдем куда-тоот матушки, – вероятно, льстя моей всегдашней фантазии, – и, наконец, вынув изкармана афишу, начал уверять меня, что этот человек, к которому он идетсегодня, ему враг, смертельный враг его, но что врагам его не удастся. Онрешительно сам походил на ребенка, заговорив со мною о врагах своих. Заметивже, что я не улыбаюсь, как бывало, когда он говорил со мной, и слушаю егомолча, взял шляпу и вышел из комнаты, потому что куда-то спешил; но, уходя, ещераз поцеловал меня и кивнул мне головою с усмешкою, словно не уверенный во мнеи как будто стараясь, чтоб я не раздумала.

Я уже сказала, что он был как помешанный; но еще и наканунебыло это видно. Деньги ему нужны были для билета в концерт, который для негодолжен был решить все. Он как будто заранее предчувствовал, что этот концертдолжен был разрешить всю судьбу его, но он так потерялся, что накануне хотелотнять у меня медные деньги, как будто мог за них достать себе билет.Странности его еще сильнее обнаруживались за обедом. Он решительно не могусидеть на месте и не притрогивался ни к какому кушанью поминутно вставал сместа и опять садился, словно одумавшись; то хватался за шляпу, как будтосбираясь куда-то идти, то вдруг делался как-то странно рассеянным, все что-тошептал про себя, потом вдруг взглядывал на меня, мигал мне глазами, делал мнекакие-то знаки, как будто в нетерпении поскорей добиться денег и как будтосердясь, что я до сих пор не взяла их у матушки. Даже матушка заметила все этистранности и глядела на него с изумлением. Я же была точно приговоренная ксмерти. Кончился обед; я забилась в угол и, дрожа как в лихорадке, считалакаждую минуту до того времени, когда матушка обыкновенно посылала меня запокупками. В жизнь свою я не проводила более мучительных часов; они навекиостанутся в моем воспоминании. Чего я не перечувствовала в эти мгновения! Естьминуты, в которые переживаешь сознанием гораздо более, чем в целые годы. Ячувствовала, что делаю дурной поступок: он же сам помог моим добрым инстинктам,когда в первый раз малодушно натолкнул меня на зло и, испугавшись его, объяснилмне, что я поступила очень дурно. Неужели же он не мог понять, как труднообмануть натуру, жадную к сознанию впечатлений и уже прочувствовавшую,осмыслившую много злого и доброго? Я ведь понимала, что, видно, была ужаснаякрайность, которая заставила его решиться другой раз натолкнуть меня на порок ипожертвовать, таким образом, моим бедным, беззащитным детством, рискнуть ещераз поколебать мою неустоявшую совесть. И теперь, забившись в угол, яраздумывала про себя: зачем же он обещал награду за то, что уже я решиласьсделать своей собственной волей? Новые ощущения, новые стремления, доселеневедомые, новые вопросы толпою восставали во мне, и я мучилась этимивопросами. Потом я вдруг начинала думать о матушке; я представляла себе горестьее при потере последнего трудового. Наконец матушка положила работу, которуюделала через силу, и подозвала меня. Я задрожала и пошла к ней. Она вынула изкомода деньги и, давая мне, сказала: «Ступай, Неточка; только, ради бога, чтоб тебяне обсчитали, как намедни, да не потеряй как-нибудь». Я с умоляющим видомвзглянула на отца, но он кивал головою, ободрительно улыбался мне и потиралруки от нетерпения. Часы пробили шесть, а концерт назначен был в семь часов. Онтоже многое вынес в этом ожидании.

Я остановилась на лестнице, поджидая его. Он был таквзволнован и нетерпелив, что без всякой предосторожности тотчас же выбежалвслед за мной. Я отдала ему деньги; на лестнице было темно, и я не могла видетьлица его; но я чувствовала, что он весь дрожал, принимая деньги. Я стояла, какбудто остолбенев и не двигаясь с места; наконец, очнулась, когда он сталпосылать меня наверх вынести ему его шляпу. Он не хотел и входить.

– Папа! разве… ты не пойдешь вместе со мною? – спросила япрерывающимся голосом, думая о последней надежде моей – его заступничестве.

– Нет… ты уже поди одна… а? Подожди, подожди! – закричал он,спохватившись, – подожди, вот я тебе гостинцу сейчас принесу; а ты только сходисперва да принеси сюда мою шляпу.

Как будто ледяная рука сжала вдруг мое сердце. Я вскрикнула,оттолкнула его и бросилась наверх. Когда я вошла в комнату, на мне лица небыло, и если б теперь я захотела сказать, что у меня отняли деньги, то матушкаповерила бы мне. Но я ничего не могла говорить в эту минуту. В припадкесудорожного отчаяния бросилась я поперек матушкиной постели и закрыла лицоруками. Через минуту дверь робко скрипнула и вошел батюшка. Он пришел за своейшляпой.

– Где деньги? – закричала вдруг матушка, разом догадавшись,что произошло что-нибудь необыкновенное. – Где деньги? говори! говори! – Тутона схватила меня с постели и поставила среди комнаты.

Я молчала, опустя глаза в землю; я едва понимала, что сомною делается и что со мной делают.

– Где деньги? – закричала она опять, бросая меня и вдругповернувшись к батюшке, который хватался за шляпу. – Где деньги? – повторилаона. – А! она тебе отдала их? Безбожник! губитель мой! злодей мой! Так ты еетоже губишь! Ребенка! ее, ее?! Нет же! ты так не уйдешь!

И в один миг она бросилась к дверям, заперла их изнутри ивзяла ключ к себе.

– Говори! признавайся! – начала она мне голосом, едваслышным от волнения, – признавайся во всем! Говори же, говори! или… я не знаю,что я с тобой сделаю!