Неточка Незванова - Федор Достоевский

– Папа, пойдем, – прошептала я в страхе. – Пора!

– Да, теперь пора, давно пора! – сказал он, схватив менякрепко за руку и торопясь выйти из комнаты. – Ну, теперь в путь! Слава богу,слава богу, теперь все кончено!

Мы сошли с лестницы; полусонный дворник отворил нам ворота,подозрительно поглядывая на нас, и батюшка, словно боясь его вопроса, выбежализ ворот первый, так что я едва догнала его. Мы прошли нашу улицу и вышли нанабережную канала. За ночь на камнях мостовой выпал снег, и шел теперь мелкимихлопьями. Было холодно; я дрогла до костей и бежала за батюшкой, судорожноуцепившись за полы его фрака. Скрипка была у него под мышкой, и он поминутноостанавливался, чтоб придержать под мышкой футляр.

Мы шли с четверть часа; наконец, он повернул по скатутротуара на самую канаву и сел на последней тумбе. В двух шагах от нас былапрорубь. Кругом не было ни души. Боже! как теперь помню я то страшное ощущение,которое вдруг овладело мною! Наконец совершилось все, о чем я мечтала уже целыйгод. Мы ушли из нашего бедного жилища… Но того ли я ожидала, о том ли ямечтала, то ли создалось в моей детской фантазии, когда я загадывала о счастиитого, которого я так не детски любила? Всего более мучила меня в это мгновениематушка. «Зачем мы ее оставили, – думала я, – одну? покинули ее тело какненужную вещь?» И помню, что это более всего меня терзало и мучило.

– Папочка! – начала я, не в силах будучи выдержатьмучительной заботы своей, – папочка!

– Что такое? – сказал он сурово.

– Зачем мы, папочка, оставили там маму? Зачем мы бросили ее?– спросила я заплакав. – Папочка! воротимся домой! Позовем к ней кого-нибудь.

– Да, да! – закричал он вдруг, встрепенувшись и приподымаясьс тумбы, как будто что-то новое пришло ему в голову, разрешавшее все сомненияего. – Да, Неточка, так нельзя; нужно пойти к маме; ей там холодно! Поди к ней,Неточка, поди; там не темно, там есть свечка; не бойся, позови к нейкого-нибудь и потом приходи ко мне; поди одна, а я тебя здесь подожду… Я ведь никудане уйду.

Я тотчас же пошла, но едва только взошла на тротуар, каквдруг будто что-то кольнуло меня в сердце… Я обернулась и увидела, что он ужесбежал с другой стороны и бежит от меня, оставив меня одну, покидая меня в этуминуту! Я закричала сколько во мне было силы и в страшном испуге бросиласьдогонять его. Я задыхалась: он бежал все скорее и скорее… я его уже теряла извиду. На дороге мне попалась его шляпа, которую он потерял в бегстве; я поднялаее и пустилась снова бежать. Дух во мне замирал, и ноги подкашивались. Ячувствовала, как что-то безобразное совершалось со мною: мне все казалось, чтоэто сон, и порой во мне рождалось такое же ощущение, как и во сне, когда мнеснилось, что я бегу от кого-нибудь, но что ноги мои подкашиваются, погоня настигаетменя и я падаю без чувств. Мучительное ощущение разрывало меня: мне было жалкоего, сердце мое ныло и болело, когда я представляла, как он бежит, без шинели,без шляпы, от меня, от своего любимого дитяти… Мне хотелось догнать его толькодля того, чтоб еще раз крепко поцеловать, сказать ему, чтоб он меня не боялся,уверить, успокоить, что я не побегу за ним, коли он не хочет того, а ворочусьодна к матушке. Я разглядела наконец, что он поворотил в какую-то улицу.Добежав до нее и тоже повернув за ним, я еще различала его впереди себя… Тутсилы меня оставили: я начала плакать, кричать. Помню, что на побеге ястолкнулась с двумя прохожими, которые остановились посреди тротуара и сизумлением смотрели на нас обоих.

– Папочка! папочка! – закричала я в последний раз, но вдругпоскользнулась на тротуаре и упала у ворот дома. Я почувствовала, как все лицомое облилось кровью. Мгновение спустя я лишилась чувств…

Очнулась я на теплой, мягкой постели и увидела возле себяприветливые, ласковые лица, которые с радостию встретили мое пробуждение. Яразглядела старушку, с очками на носу, высокого господина, который смотрел наменя с глубоким состраданием; потом прекрасную молодую даму и, наконец, седогостарика, который держал меня за руку и смотрел на часы. Я пробудилась для новойжизни. Один из тех, которых я встретила во время бегства, был князь Х-ий, и яупала у ворот его дома. Когда, после долгих изысканий, узнали, кто я такова,князь, который послал моему отцу билет в концерт С-ца, пораженный странностьюслучая, решился принять меня в свой дом и воспитать со своими детьми. Сталиотыскивать, что сделалось с батюшкой, и узнали, что он был задержан кем-то ужевне города в припадке исступленного помешательства. Его свезли в больницу, гдеон и умер через два дня.

Он умер, потому что такая смерть его была необходимостью,естественным следствием всей его жизни. Он должен был так умереть, когда все,поддерживавшее его в жизни, разом рухнуло, рассеялось как призрак, какбесплотная, пустая мечта. Он умер, когда исчезла последняя надежда его, когда водно мгновение разрешилось перед ним самим и вошло в ясное сознание все, чемобманывал он себя и поддерживал всю свою жизнь. Истина ослепила его своимнестерпимым блеском, и что было ложь, стало ложью и для него самого. В последнийчас свой он услышал чудного гения, который рассказал ему его же самого и осудилего навсегда. С последним звуком, слетевшим со струн скрипки гениального С-ца,перед ним разрешилась вся тайна искусства, и гений, вечно юный, могучий иистинный, раздавил его своею истинностью. Казалось, все, что только втаинственных, неосязаемых мучениях тяготило его во всю жизнь, все, что до сихпор только грезилось ему и мучило его только в сновидениях, неощутительно,неуловимо, что хотя сказывалось ему по временам, но от чего он с ужасом бежал,заслонясь ложью всей своей жизни, все, что предчувствовал он, но чего боялсядоселе, – все это вдруг разом засияло перед ним, открылось глазам его, которыеупрямо не хотели признать до сих пор свет за свет, тьму за тьму. Но истина быланевыносима для глаз его, прозревших в первый раз во все, что было, что есть и вто, что ожидает его; она ослепила и сожгла его разум. Она ударила в него вдругнеизбежно, как молния. Совершилось вдруг то, что он ожидал всю жизнь сзамиранием и трепетом. Казалось, всю жизнь секира висела над его головой, всюжизнь он ждал каждое мгновение в невыразимых мучениях, что она ударит в него,и, наконец, секира ударила! Удар был смертелен. Он хотел бежать от суда надсобою, но бежать было некуда: последняя надежда исчезла, последняя отговоркапропала. Та, которой жизнь тяготела над ним столько лет, которая не давала емужить, та, со смертию которой, по своему ослепленному верованию, он должен былвдруг, разом воскреснуть, – умерла. Наконец он был один, его не стесняло ничто:он был наконец свободен! В последний раз, в судорожном отчаянии, хотел онсудить себя сам, осудить неумолимо и строго, как беспристрастный, бескорыстныйсудья; но ослабевший смычок его мог только слабо повторить последнююмузыкальную фразу гения… В это мгновение безумие, сторожившее его уже десятьлет, неизбежно поразило его.

Я выздоравливала медленно; но когда уже совсем встала спостели, ум мой все еще был в каком-то оцепенении, и долгое время я не моглапонять, что именно случилось со мною. Были мгновения, когда мне казалось, что явижу сон, и, помню, мне хотелось, чтобы все случившееся и впрямь обратилось всон! Засыпая на ночь, я надеялась, что вдруг как-нибудь проснусь опять в нашейбедной комнате и увижу отца и мать… Но наконец передо мной прояснело моеположение, и я мало-помалу поняла, что осталась одна совершенно и живу у чужихлюдей. Тогда в первый раз почувствовала я, что я сирота.