Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - Роб Уилкинс

первый повод задуматься, есть ли в этом ярлыке какой-то смысл. (Разве не вся художественная литература уже по определению – фантазия? Почти всю взрослую жизнь Терри проведет по уши в этой дискуссии.) И еще это было его первое погружение в подростковое фанатство, которое он в конце концов перерастет, так что останутся только глубже всего укоренившиеся и самые стойкие черты. Терри, конечно, далеко не единственный в юности ставил «Властелина колец» в ряд величайших достижений человечества. Но для него – занимавшего уникальное привилегированное положение в угольном забое Беконсфилдской библиотеки – дело было не только в книге самой по себе, но и в том, что она открывала, как отправляла в доселе неизведанные разделы: к полкам мифологии, истории, древней истории, археологии… От этого землетрясения трещины разбежались в самых разных направлениях.

Через шесть лет Терри напишет Толкину насчет повести «Кузнец из Большого Вуттона» (Smith of Wootton Major) про сына кузнеца, который проглотил монетку, запеченную в праздничный пирог, и оказался допущен в «Сказочную страну»[11]. Книга вышла 9 ноября 1967 года и почти сразу попала в руки Терри: его письмо автору датировано 22 ноября. А письмо почти сразу попало в руки Толкину – его ответ датирован 24 ноября, то есть пришел едва ли не со следующей почтой. В письме девятнадцатилетнего Терри из дома 25 по Аппер-Райдинг не упоминается, что он журналист (уже почти два года на своей первой работе в Bucks Free Press) или молодой писатель, к тому времени издавший первый рассказ и закончивший рукопись романа для детей. Он пишет с благодарностью, ничего не прося взамен, исключительно как фанат.

«Дорогой профессор Толкин!

Это просто благодарное письмо. Я только что прочитал “Кузнеца из Большого Вуттона”. Сказать по правде, заказывая его, я ожидал легкое повествование сродни “Фермеру Джайлсу из Хэма”11 – а в результате читал и перечитывал с трепетом.

Даже не знаю, что именно сподвигло меня вам написать. Это то, чего не было во “Властелине колец”, разве что в малейших объемах, – чувство узнавания. В “Кузнеце” вы высказали то, что, надеюсь, я уловил, и возникло чувство почти что узнавания. Когда я читал, меня охватило странное чувство скорби. Не могу объяснить понятнее. Это как слушать старинную музыку, только ближе к поэзии по определению Грейвса12. Большое спасибо за то, что это написали.

Теперь я жду “Сильмарилион”13.

Искренне ваш,

Теренс Пратчетт»

Ответ Толкина был кратким – возможно, в чем-то даже отпиской, – но в четырех четких предложениях он обозначил, что это первое письмо о «Кузнеце из Большого Вуттона», и закончил так: «Очевидно, у вас повесть вызвала столь же сильные чувства, что и у меня. Вряд ли я могу сказать больше». Не будем задаваться вопросом, мог ли на самом деле Толкин сказать больше вопреки его заявлению. Не в том суть. Куда важнее, что само письмо, так быстро пришедшее, и подаренное им ощущение, правильное или нет, что Толкин – не далекая возвышенная фигура, а простой смертный с пишущей машинкой, лично отвечающий читателям, – произвело на Терри неизгладимое впечатление.

И вновь мы видим, что все начиналось с Беконсфилдской библиотеки и тех перевязанных томиков на стойке. Этот «раздолбай и мечтатель» (снова цитируя Терри), которому библиотека открыла столько возможностей, в конце концов стал автором книг, которые сами попали в библиотеки, где их нашли другие раздолбаи и мечтатели, тоже искавшие новые возможности… Уверен, этот круговорот приносил Терри более долговечное и глубокое удовлетворение, чем любые другие плоды его профессионального успеха.

«Сложно представить писателя, который не был сначала читателем»[12], – написал однажды Терри. Так и вижу его: одиннадцать лет, сидит, скрестив ноги, на полу в отделе детской литературы, склонив голову над лежащей на коленях книгой, рядом – стопка следующих, а впереди уже расстилается его собственная дорога. Или, как безупречно выразится Рианна в своей речи на открытии мемориальной доски: «Папа родился в Беконсфилде, но писатель Терри Пратчетт родился в Беконсфилдской библиотеке».

СНОСКИ

1 Терри горячо поддерживал Премию герцога Эдинбургского, поощряющую молодых людей отправляться в походы, знакомиться с дикой природой, ставить палатки, жить под дождем и в целом выходить за рамки обычной школьной программы. Терри считал это, как он однажды сказал, «главной частью набора “Создай человека”». Да, правда, сам он не то чтобы был выдающимся путешественником, но он одобрял все, что обещало ослабить хватку школы на разуме молодежи.

2 Терри писал о миссис Плам в заметках для автобиографии. Важная фигура его детства, часто заходившая пропустить стаканчик с Дэвидом и Айлин, – она была жизнерадостной и оптимистичной женщиной с «грязным смехом, словно клокот в стоке первоклассного борделя». Каждый год она дарила отцу Терри на Рождество умеренно пошлый календарь с обнаженными женщинами – без которого в те времена, как вроде бы учит нас история, гараж механика считался неполноценным.

3 Конечно, Терри уже это высмеивал в романе 1987 года «Творцы заклинаний»: «Зачастую об этом свидетельствует лишь маленькая табличка, сообщающая, что, вопреки всякой гинекологической вероятности, именно в этом домишке и в этой комнатке (поднимите глаза, вон то окно) родился кто-то очень знаменитый»[13].

4 Насколько помню, мы говорили о параллелях между подходом Боба Монкхауса к комедии (его привычке записывать на полях книг шутки и возможные подводки к шуткам, где бы они ни подворачивались) и подходом Терри к сбору материала для романов, придя к выводу, что они разделяли перманентно действующий и в конечном счете научный метод работы. Может, в этом и есть доля правды. Во всяком случае, сейчас мне пришло в голову, что можно вполне успешно провести игру «Монкхаус или Пратчетт?» на основе их каталогов «возможно, позаимствованных шуток»: «Загорелась деревенька в Борнмуте, пожар было видно на расстоянии в три фута» (ответ: Монкхаус). «Дай человеку огонь, и он будет греться целый день, но подожги его, и ему будет тепло до самой кончины»[14] (ответ: Пратчетт) и так далее.

5 Я практически уверен, что Беконсфилдская библиотека не вдохновила буквально библиотеку Незримого Университета в Плоском мире. Вторую, пожалуй, лучше представить в виде рисунка Эшера – множество головокружительно высоких книжных шкафов, непонятно изгибающиеся полки и исчезающие горизонты; первую все-таки проектировали для работы в пределах трех обычных измерений.

6 Бигглз, как и Рой из «Роверов»[15], оказался необычайно устойчив к традиционным эффектам старения и под занавес своих приключений в 1968 году представал таким же пышущим здоровьем и остроглазым, как в их начале в 1932‐м.

7 Думая о том, как Терри мастерски восстанавливал библиотечные книги, я вспоминаю, как стоял на коленях на полу Часовни, упаковывая за него рождественские подарки, а он стоял