Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

Принимая во внимание все вышесказанное, а также Вашу репутацию честного и предприимчивого человека, я с радостью принимаю Ваше предложение и готов инвестировать в Ваше лесозаготовительное предприятие сумму в размере два миллиона немецких марок.

Уверен, что наше сотрудничество будет плодотворным и взаимовыгодным. Предлагаю встретиться в ближайшее время в моем доме для обсуждения деталей и подписания необходимых документов.

С уважением,

Альберт Салуорри»

Возникший союз с Салуорри, подтверждённый официальными документами, порождал множество вопросов. Невольно я задумался, что же послужило истинной причиной такого решения со стороны Александра, опытного и, без сомнения, проницательного управляющего. Было ли это признанием моей репутации, сложившейся в определенных кругах?

Нельзя было исключать и другой вариант: Альберт хотел подчинить себе этот огромный лес, не подчиненный до этого никому, и у нас произошло совпадение интересов. Создание акционерного общества позволяло ему, с одной стороны, разделить ответственность, а с другой – получить полный доступ ко всем делам и планам трех деревень, тем самым упреждая любые неожиданности. В любом случае, для меня это был не просто шанс, а, пожалуй, единственный реальный путь не просто привлечь внимание, а заручиться поддержкой акул бизнеса, настоящих воротил, известных своим опытом, чутьём и деловой хваткой. Упускать такую возможность, отказываться от союза с людьми, чьё имя наводило трепет на конкурентов, было бы верхом неблагоразумия, поступком, граничащим с безумием.

Теперь, когда слияние стало свершившимся фактом, передо мной встала новая задача: личная встреча с тем самым человеком, который перенял бразды правления у самой госпожи Салуорри. По слухам, ему досталось не только управление делами, но и весьма зловещее прозвище – Дьявол. Александр же, как и прежде, оставался на своём посту и был лучшим советником, каких можно поискать. Для того, чтобы попасть на аудиенцию к этой загадочной и, вероятно, весьма влиятельной персоне, требовалось собрать остальных шульцев, чьё мнение имело вес. И только в сопровождении этой команды я мог отправиться в резиденцию Салуорри.

Понимая, что без лошади не обойтись, я договорился с одним из местных жителей и, одолжив у него крепкого коня, отправился в путь, в Анненталь.

Дорога предстояла не из лёгких. Свежевыпавший снег превратил знакомый тракт в труднопроходимую полосу препятствий, особенно в той части, где он вился сквозь лесную чащу. Каждый сугроб таил в себе потенциальную опасность, за каждым поворотом могла поджидать неприятность. Мысли невольно становились мрачными. Не хотелось посреди заснеженного леса столкнуться с разъяренным медведем-шатуном, разбуженным преждевременно, или, что ещё хуже, с каким-нибудь лихим человеком, промышляющим в глуши разбоем.

Вообще, эти леса издавна пользовались дурной славой. Деревенские жители, с которыми мне доводилось общаться, шепотом рассказывали жуткие истории о непроходимых дебрях, где легко сгинуть без следа. Заблудиться в этой густой чаще, говорили они, проще простого, даже если хорошо знаешь дорогу, а зимой, когда все ориентиры скрыты под снегом, и подавно.

Более набожные крестьяне, крестясь, толковали о проделках леших и прочей нечисти, якобы обитающей в лесной глуши. Дескать, это они, духи лесные, запутывают путников, сбивают с дороги, заводят в непролазные топи. Я, конечно, не верил в эти суеверия, считая их пережитком прошлого, но отлично понимал, что лес - идеальное укрытие для людей с тёмным прошлым и нечистой совестью. Для жестоких убийц, беглых каторжников, да и просто для тех, кто решил скрыться от правосудия, густой лес был надёжным убежищем, где можно было затаиться и переждать опасность.

Но, несмотря на тревожные мысли, навеянные рассказами местных и собственными опасениями, дорога до Анненталя прошла на удивление спокойно. Никаких зловещих встреч, ни диких зверей, ни подозрительных личностей. Возможно, мне просто повезло, а возможно, дело было в том, что я уже бывал в этих краях несколько лет назад, успев познакомиться со старостой и некоторыми из жителей деревни. Это знакомство, пусть и шапочное, вселяло некоторое чувство уверенности и помогало не поддаваться мрачным предчувствиям.

Лотте Бляйх, женщина, возглавляющая Анненталь, была особой, чьи странности бросались в глаза. Ей было уже за сорок, и в каждом её жесте, в каждом слове сквозила некая эксцентричность, выделяющая её среди остальных. Однако, при всей своей специфичности, она и близко не стояла по уровню скупости с небезызвестным Фонхофом, чьё имя стало в определённых кругах синонимом крайней бережливости, граничащей с жадностью.

Анненталь, в который я прибыл, производил куда более благоприятное впечатление, нежели Тифенбах. Видно было, что в его благоустройство вкладывалось куда больше средств: добротные дома, ухоженные улицы, да и общий вид деревни говорил о достатке и порядке.

Я подошел к двухэтажному дому, который, как оказалось, был уменьшенной копией особняка нашего бывшего старосты. Едва я переступил порог, как нос к носу столкнулся с тучной экономкой, едва удерживающей в руках гору свежевыстиранного белья. За ней, потешно копируя её неуклюжую, шатающуюся походку, семенил мальчик лет десяти, чьи босые ноги шлёпали по половицам.

— Здравствуйте, — произнёс я, стараясь казаться как можно более вежливым.

— Я прибыл к госпоже Бляйх.

—Как вас представить? – спросила экономка, окинув меня оценивающим взглядом.

— Господин Кесслер, староста Тифенбаха, — ответил я.

Мальчик, до этого молчавший, вдруг поднял на меня свои большие, по-детски наивные зелёные глаза и, не говоря ни слова, скрылся вслед за экономкой, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Я последовал за ними, не желая оставаться в одиночестве у входа. Мне не пришлось долго ждать.

Буквально через минуту я услышал, как экономка докладывает обо мне госпоже Бляйх, и, к моему облегчению, получил приглашение войти в кабинет, услышав его лично от хозяйки дома.

Войдя в кабинет, я увидел Лотте Бляйх, стоящую у окна. Она была погружена в созерцание снегопада, неспешно падающего за стеклом. В её руке дымилась трубка, которую она, задумавшись, изредка подносила к губам, выпуская тонкие струйки