Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Однако все сокрытое суть тайны, нажитые ими в долгой жизни. Только они одни на свете достойны хранить эти тайны.

Он напряг слух и услышал упорядочившееся, ровное дыхание Удада. Спросил его слабым голосом:

— Ты спишь?

Когда тот не ответил, дервиш пробормотал для себя:

— Я хотел сказать, что Тафават тоже будет страдать!

Спустя мгновенье Удад проговорил убежденно:

— Она страдать не будет.

Дервиш никак не прореагировал на это, и он продолжал:

— Тафават избрала тебя. Она принадлежит тебе!

— Но она же под твоей защитой!

— Ничего у меня нигде нет!

Они затаили дух, прислушиваясь друг к другу — и дыхание, и пульс каждого были ровными. Тогда Удад повторял еще раз:

— Ничего у меня нигде нет!

Наступило молчание. Муса следил за движением луны. Дыхание Удада было ровным. Фраза застряла у него в ушах. «Ничего у меня нигде нет». Это последнее, что слышал Муса от своего старого друга. Он поднялся, встал над его головой. Пристально глядел на него, упокоенного сном в тихом лунном свете. Тонкая полоска ткани пепельного цвета спустилась ему на глаза. Худощавая рука свернулась куликом под щекой — он спал сном ребенка. Муса сделал пару шагов назад. Повернул взгляд на простор. За спиной у него остались фляга с водой и мешок с припасами — провизия Удаду в его путешествии вверх, к подземному лабиринту тьмы.

Он задрал голову к луне, и в глазах у него заиграл блеск, будто слезы.

Тамгарт передвигалась меж рядов собравшихся зрителей. Старуха начала поиски на западном пространстве, там толпились мужчины и беспорядочно толклись женщины, желая лицезреть отчаянную авантюру, на которую решился Удад, дерзко посягнув на святость неприступной горы и решившись таким образом на грехопадение. Какие-то подростки бросили в нее несколько камней, а кое-кто из отцов прямо обвинял ее на языке своих несчастных сыночков:

— Твой сын восстал против святого! Он осквернил уста подземного хода своим видом. Посмотри, что сделали духи того света с гадалкой и имамом — оба предали древний завет, завладели золотом и понесли наказание. Твоего ослепленного сына также ждет возмездие!

Они бурными хлопками выражали ей свое возмущение, двигались за ней следом длинной вереницей. Но она повернулась к ним лицом и спросила о дервише. Никто ей не ответил, она приоткрыла складку в своем черном покрывале и принялась соблазнять их пригоршнями фиников. Сказала, что даст им еще больше, если поищут с нею дервиша. Дервиш был единственным созданием, способным убедить Удада отступиться от этого посягательства и воздержаться от совершения греха. Некоторые перестали ее преследовать и рассеялись в разные стороны в поисках дервиша. Тамгарт продолжила свой поиск, вошла на рынок Вау. Там толпились купцы и покупатели, мелкие торговцы вертели головами, бросая взгляды на величественную вершину, словно заглядывали за край горизонта, пытаясь высмотреть в панно заката молодой полумесяц праздника разговения или дня принесения жертв…

На плоских крышах жилищ угнездились женщины Вау, горя желанием лицезреть процесс подъема и утолить свое непременное женское любопытство. Старуха передвигалась по рынку, спрашивала незнакомцев о дервише, так что мужчины считали ее полоумной бабой. Удача ей улыбнулась, она увидела Ахамада, погруженного в торг с одним купцом в лавке, где продавали сахар и чай. Она подошла ближе и некоторое время прислушивалась к их жаркому спору. А затем произнесла в своей старушечьей манере, как обычно они говорят, вещая окончательную мудрую истину в заключение эпического предания:

— Так вот стоял устроитель злосчастной сделки, выторговывая чаем да сахаром победу себе на праздник!

Ахамад обернулся к ней и изменился в лице, в груди у него пробудился гуль жажды. Все нутро загорелось огнем, последняя капля влаги в горле пересохла. Он попытался было двинуть языком, сообразить и сказать что-нибудь в свою защиту, однако старуха избавила его от этой необходимости, когда продолжала:

— Говорили мне, будто ты преследовал его в заветном месте изгнания и устроил эти козни.

С великим трудом выдавил он слюну, пытаясь подавить смущение.

— Я всего лишь посредник. Аллах свидетель… Я передал ему весть об закладе, я предупреждал его о предсказании имама. Я всего лишь посланец. Аллах свидетель!

Она затянула край черного покрывала вокруг лица и сказала печально:

— Будто ты не знаешь, что ни одна тварь земная не в силах подняться на отвесную скрижаль эту и спуститься с нее на плоскую землю? Что ты, не знаешь: кто на небо забрался и вышел на зев тьмы, никогда потом не вернется на равнину? Будто ты не знаешь, что небеса не прощают домогательства и забирают всякого, кто за край тайны заглянет?

Ахамад огородился своим лисамом и пробормотал:

— Откуда мне знать эти премудрости? Как я могу ведать про сокровенное?

— Будто ты не жил на нашей равнине! — проговорила она бессильно. — Говоришь так, словно не в Сахаре родился!

— Я не отрицаю: я — сын Сахары. Только привстать над сокровенным — на это иная мудрость требуется. Я уверен, ты тоже поверишь в его способность совершить подъем, если б ты видела его веру в себя. Что, горный козел не в силах на гору взлететь, пускай и отвесную даже?

Она долго рассматривала его. Смотрела на него отсутствующим взглядом, а потом взгляд ее померк начисто. Скупые слезы просочились из краешков глаз, они заблестели сверкающим светом. Женщина проговорила странную фразу, обращаясь скорее сама к себе:

— Горный козел в силах одолеть подъем на гору, только спустится ли он оттуда еще раз?

Подъем он начал с северной стороны с первым проблеском утренней зари. Он полез по выступу с острым краем, покрытому сверху кладбищем круглых надгробий предков. Он был не в силах запретить себе восхищаться терпением тех великанов, их стойкостью и ухищрениям перед потоками и селями, когда они оставляли жизнь на равнине. Он не мог понять, как им удавалось бежать со своими покойниками вверх на плоскогорья и высокие горы. За время своего лазанья по пикам он заметил, что первые сахарские обитатели не довольствовались выкапыванием могил себе подобным на местах, где сбегали сели и сезонные реки, которыми была щедро покрыта Сахара, прежде чем получила известность самой громадной пустыни. Эти люди всегда находили способ прощаться со своими покойниками на вершинах безопасных скал, по соседству с соколиными гнездами. Все плоские уступы гор Сахары покрыты кучками идбани[178], что превращает эти горы в единое огромное кладбище, покрывающее весь мир Сахары от края до края. Что более всего поражало его в этих открытиях, так это крепость черепов и костей под произволом солнца, ветра и алчной почвы. Черепа были захоронены тысячелетия назад и несмотря на это оставались прочными, полированными, блестящими, словно сделанными из равнинного камня, обкатанного вечными селями. Ветер и пыль вечно обнажают свои жала в войне за владение костями умерших. Земля тщится закопать, спрятать и в одиночку владеть ими, однако вечно дует ветер, ведет упорные кампании за то, чтобы вырвать останки из рук своей алчной соперницы и каждый раз обнажает эти кости. Здесь является солнце, протягивает свои лучи, словно потирает руки, радостно предвкушая, как урвет свою часть добычи-жертвы.