Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Он никогда не забудет, как однажды ему случилось у зева могилы на одной из плоских вершин Тадрарта наткнуться на кучку костей — полированный череп среднего размера, локтевую кость руки, предплечье и таз, вперемежку с разными мелкими останками, наполовину разрушенными, частично слизанными ветром и погнившими в объятиях жадной земли. Они выглядели жалкими следами несчастного существа, которому, наверно, так и не пришло в голову, что судьба может жестоко надсмеяться над его священным скелетом. Он наклонился над этой кучкой, производя свое обследование кончиком палки.

Череп издал мерзкое шипение и извечный враг человека высунул наружу свою агрессивную заостренную голову, вперив в противника устрашающий взгляд омерзительных глаз. Волосы на теле встали дыбом, он понял, что пятится, сам не зная как, потом подпрыгнул и бросился вниз. На уступе пониже его стошнило, он не удержался на ногах, его вывернуло наизнанку. Когда он потом рассказал одному из мудрых пастухов об этом случае, тот сообщил ему, что вечно натыкался на все виды пресмыкающихся и насекомых, прячущихся в черепах предков: это были змеи, скорпионы, ящерицы и жуки. Он поведал ему также, как кладоискатели и несчастные гробокопатели в поисках золота разрывают и оскверняют могилы, разбрасывают останки, а за ними следуют насекомые и пресмыкающиеся, чтобы избрать себе кости жильем или временным убежищем…

Он продолжал подъем.

План подъема он себе наметил давно — когда согласился на это пари. Из долголетнего своего опыта лазанья по вершинам он знал, что покорение отвесных горных башен возможно, только если прибегнешь к хитрости и будешь лезть на нее горизонтально, поднимаясь по спирали. Он готовился начать свою битву с устрашающим Идинаном с северной стороны и полагал, что доберется до нижнего кушака к середине дня, если судьба ему улыбнется, и южный ветер не смахнет его вниз. Он рассчитывал также, что первого кушака он достигнет с южной стороны, или юго-западной, на виду у жителей равнины. Он прибегнет к расселинам и впадинам, поглазеет на зрителей и прохожих, переведет дух и переждет там полуденное пекло, а потом продолжит к исходу дня свой подъем. Если не спать ночью и различать верный путь при свете луны, можно одолеть, как он надеялся, и второй размытый пояс — это последний круг перед четырехугольником отвесных панно у вершины. Первый, нижний пояс был прочерчен вторым потопом, погрузившим в себя Сахару в стародавние времена и длившимся много лет. А второй, верхний пояс образовался на горной башне усилиями вод потопа, проглотившего всех животных и прочих тварей — от этого половодья не спасся никто.

Солнце поднялось. Он приближался к южной оконечности, нависавшей над населенной частью равнины. Окончательное одоление пояса совершится на юго-западной стороне. Он впервые прервал свое путешествие. Зацепился за зазубренный выступ, протянул руку ко фляге дервиша. Так же, одной рукой вывернул пробку и сделал три больших глотка. Перед глазами у него был горизонт, уходящий вдаль к Тадрарту. Он видел, как докрывает далекие горные вершины полоса не рассеявшегося утреннего тумана. Дыхание его успокоилось. Пульс стал ровным. Из мешка доносился запах лепешек, он вспомнил дервиша. Вчера его сморил сон, он отключился. Муса воспользовался такой возможностью и удалился прочь, оставив ему припасы. Не хотел оставаться до утра, чтобы не быть обязанным совершить обряд прощания. Он тоже старался избегать традиционные церемонии. Он заметил, как Муса покидал его украдкой, но сделал вид, что спит, чтобы не затевать формальностей, которые в конце концов терзают сердце самых суровых сахарцев, заставляют гореть и кровоточить их души. Никто не знает, что это за таинственная сила, которую скрывает прощание и которая наносит поражение гордости надменных и вынуждает самых заносчивых кланяться в пояс, исходить слезами и кровью.

В Тадрарте он был знаком с одним вспыльчивым, суровым пастухом, готовым вспыхнуть по мельчайшему поводу и обращавшимся к рукоприкладству со своими соперниками, дававшим им оскорбительные клички, он вечно был с хмурым лицом, никогда никому не улыбался. Он сопровождал его по дороге и Массак Сатафат, они там рядом совершали выпас своих верблюдов. Он пробуждался и вставал при первой заре, начинал воспитывать своих упрямых верблюдов палкой либо кнутом. И больше всего его поражала в спутнике та дикая жестокость, с которой вершил свой самодурский суд над несчастными животными. Когда он выразил свой протест и призвал того к состраданию, заступаясь за животных, тот paзбушевался и в конце концов заставил его выслушать легенду, не лишенную мудрости, о роли палки и наказания в деле воспитания и исправления. А после всего этого о прервал отношения и не разговаривал с ним три дня кряду, ни единого слова не сказал. Когда же пришла пора прощаться по истечении нескольких недель, и Удаду захотелось вернуться со своими верблюдами на старые пастбища в Тадрарте, пастух попрощался с ним с мрачным хмурым видом. Он проделал некоторое расстояние по дороге назад, но вдруг вспомнил, что оставил свои амулеты, привязанные к маленькому высохшему деревцу, под которым они оба провели вчера ночь. Он вернулся на место и увидел своего пастуха сидящим с опущенным на глаза лисамом и дрожащим — он рыдал навзрыд, как ребенок! Удад не поверил своим глазам, остановился как вкопанный, пришел в полное замешательство. Пастух же повернулся прочь, попытавшись загородиться спиной, спрятать последствия своей слабости и возобладать над слезами, да только плечи его продолжали вздрагивать так жестоко… А потом — потом он вдруг вскочил на ноги и обнял своего попутчика. Удад почувствовал — сердце у него сжалось, во всем случившемся он увидел знак расставанья навек. И действительно, спустя несколько месяцев дошли до него слухи, рассказали ему пастухи, как блуждал тот и сгинул в пустыне Массак Меллета, в поисках своих непокорных верблюдов, которых он тщетно пытался воспитывать палкой, и пропал там — погиб от жажды. С того самого дня он вдруг понял, что все, наряжающие на себя перед прочими маски людей жестоких и суровых, прячут в душах грусть, милость и сострадание.

Момент прощания открыл ему скрытую человеческую природу.

Однако раскрывать для себя склад характера дервиша ему было не нужно. Сердце дервиша — это обнаженное сердце одинокого в целом племени, больше того — во всей Сахаре, его не защищает никакой лисам, не прикрывает тело, не прячет в себе грудная клетка. Как всегда, умудренные жизнью старухи, поднаторелые в разгадывании тайн человеческой души, были первыми, кто определил необычное местоположение сердца дервиша в его тощем теле, когда они сказали: «Сердце дервиша — у него на ладони». Больше того, они поведали еще одну жестокую истину, когда заявили: «Горе тому, кто сердце протянул на ладони». Тогда люди уразумели, что трагедия дервиша и конфликт его с окружающими проистекают из этой тайны, только сам дервиш остался единственным, кто ничего не узнал и не понял. Нет, может, он и понял, и узнал все прежде других, да только продолжал нести это бремя, как положенное ему судьбой и ниспосланное свыше. Потому как познавший бога непременно несет в себе тайну, больше всех тайн, которые ведомы человечеству. Его никогда не покидало смутное ощущение относительно природы Мусы. Со временем это ощущение переросло в тревожную догадку, а затем — в убеждение.

Чувство это говорило ему, что Муса способен войти в любое сердце и оставаться в душах людей. Только он никак не мог определить, применяет ли Муса это свое волшебство в отношении всех людей, или только в отношении своих друзей и близких.