Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова - Сергей Васильевич Максимов

началом бабьего лета и концом посева озимей, в других – днем Покрова, который кончает уличные хороводы, сменяя их для молодежи посиделками в натопленных избах. При наймах в другие работы выговариваются более отдаленные сроки, каковы, например, кузьминки (начало ноября – древние братчины), как начало зимы. Это такое время, когда въявь обнаруживаются итоги и плоды летних полевых работ и можно из своего ячменя, с придачей с женина огорода хмеля, сварить разымчивое пиво. Может подъегорить рабочий наемщика, давши слово или взявши задаток, – не прийти в срок на работу; может подкузьмить, то есть обмануть, и мироед-хозяин при расчете с наймитом за потраченный полугодовой труд с весеннего Егорья до осеннего Кузьмы-Демьяна. Может и купец в одно и то же время и подкузьмить и подъегорить, не прибывши в заговоренное время с готовыми деньгами для расплаты или с готовым товаром для расчета. Кстати, можно и самому рабочему вскоре просавиться или проварвариться (кому как угодно), то есть на своих сладких пивах, а равно и на покупном зеленом вине прогулять все заработки, увлекшись зимними никольщинами, когда во всяком доме пиво. В деревенском быту никольскую брагу пьют, а за никольское похмелье – бьют: одних раньше – на Варвару (4 декабря), других – днем попозднее, на день памяти преподобного Саввы Освященного, некогда создавшего известную лавру близ Иерусалима над юдолию плачевною (то есть над долом, или долиной, Иосафатовой). Во всяком случае, плачевная юдоль, постигающая бражников, на этот раз является вполне заслуженной. Так и приговаривал сердитый муж, постегивая плеткой ленивую жену, которая частой гульбой расстроила хозяйство: «Просавилася еси, проварварилася еси».

Нащелку

Немало я был поражен и изумлен, натолкнувшись некогда на курьезное слово нащелку, особенно когда в нем оказался и обширный смысл, и намеренное искажение одного звука, делавшего из слова темную загадку, которую без знающего толковника и разрешить было бы невозможно. По поверке оказалось, что так называется целая и довольно обширная местность, состоящая из множества деревень, главным образом в Богородском уезде Московской губернии, в Покровском уезде и отчасти в Александровском Владимирской губернии. Эта местность, к удивлению картографов, не имеет установившихся границ, которые можно было бы нанести на карту; они могут суживаться и расширяться, и эта подвижная тягучесть зависит от города Москвы.

Нáщелку – это вся та местность, которая занимается тканьем шелковых материй, получая материал, то есть шелк, превратившийся на языке фабричных в щелк, от московских фабрикантов.

В особенности известны город Киржач и Филипповская волость, где шелковое производство и размотка шелка-сырца свили себе прочное гнездо с давних пор. В Александровский уезд, благодаря ближнему соседству, тот же промысел перебрался около сорока лет тому назад. После Франко-прусской войны он начал еще больше развиваться производством и расширяться географически. В 1877 году он в одном месте почти прекратился; после турецкой войны там же дела пошли великолепно.

Этот фабричный кустарный промысел на общую стать: сначала мотать, а потом уже и ткать шелк раздают крупные хозяева. Берутся за дело мелкие, которых зовут карасьниками (от карася – особого прибора для размотки шелка, по виду похожего на эту рыбу) и заглодами – тех, которые занимаются ткачеством. Мотать шелк можно в той же избе, где сами живут; для тканья уже требуются позади дворов особые строения, кругом в окнах, прозванные светелками. Убогий старик, какой-нибудь калека, за полтинник, за восемь гривен в неделю, на хозяйских харчах, вертит карась, женщины мотают шелк в куклы на четыре сорта: старухи медленнее, но чище, молодки – похуже, потому что любят баловать, рвутся пошалить и часто бросают работу. Ткут в светелках, принадлежащих заглодам, что закажут хозяева и приказывают вкус и мода, чисто шелковые и полушелковые материи: поплин, магер, альпага, бареж, атлас, бурсу, фай и репс. Очень многие дерзают на бархат и плюш, но очень немногие изготовляют на вязальных машинах шелковые колпаки, которые потом вышиваются на пяльцах синелью, канителью и шелком. Это для головного убора донских казачек и казанских татарок: для первых полегче – рубля в полтора, для татарок – на три до шести рублей за колпачок.

Между фабрикантами и рабочими здесь, как и везде, стоят эти посредники-кустари, успевшие или нажить маленький капиталец, или заручиться большим кредитом. Эти уже нанимают настоящих рабочих и с ними вместе иногда работают сами, всей наличной семьей. Размотка шелка – женское дело, тканье материй – мужское.

При приеме шелка залогов не требуется: все на доверии. Неумелых и нечестных допекают штрафами и недодачей заработанных денег. При этом часто придираются совершенно несправедливо. Вместо денег заставляют забирать товар: крупу, мыло и т. п. с весьма значительной переплатой. Когда рабочие-кустари в конце года сводят свои домашние счеты, оказывается, что они успели только прокормиться: остатков денежных или барышей от промысла никаких. Вот почему ни один не бросает земли и, превращаясь на время в ткача и карасьника, не перестает быть земледельцем.

Промысловая работа нелегкая: рабочие сутки начинаются в четыре часа утра, кончаются в десять часов ночи. При этом, чтобы уметь даже мотать шелк, надо учиться две зимы, да и выучившись – оглядываться. Один шелк (как бухара) разматывается легко, другие (как шемаха и катань) – потруднее. Вот здесь и смотри, чтобы не вышло много рвани, чтобы шелк был разделан умело и хорошо и выгналось бы его больше. Угару, то есть провесу при тканье и размотке, хозяин вперед никогда не говорит, а рвани полагается на пуд только два-три фунта.

В конце концов выходит у всех так, что с одного боку теснит нужда малохлебья, с другого – хозяин с отказом от работы и со штрафами за работу: «Перед глазами на пальцах всегда шелк, а в брюхе все-таки щелк»; «Чужие ковры семи шелков, а своя холщовая рубаха еще и не прядена».

Забавам нет конца

Голубей гонять, синиц и чижей ловить, о погоде разговаривать, баклуши бить, балясы точить и так далее – все одно и то же значит: заниматься пустяками, ничего не делать, пожирая труды делателей. Если же и приспособиться к какому-нибудь занятию, то все равно из него выйдет либо семипудовый пшик, либо дыра в горсти. Однако два первые бездельные занятия оба таковы, что, по некоторым причинам, останавливают на себе внимание и вынуждают призвать на помощь память и личные наблюдения, а на крайний случай – рассказы приятелей и товарищей.

1. Синиц ловить

В густых кустах, а еще того чаще – на опушках хвойных рощ, если только они, подобно