Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

сознавать, что Ренарр, их маленькая девочка, будет горевать в одиночестве. Он взглянул на солдат: ну не странно ли, что те явились в таком количестве лишь для того, чтобы привести двоих целителей? Легионеры выстроились в линию, за чем-то бдительно наблюдая – но не за Гурреном и не за его домом; их взгляды были устремлены вдаль, и кузнеца отчего-то вдруг пробрала дрожь.

Гуррен знал, что об их малышке позаботятся, и, пожалуй, Шеллас обрадовалась бы, узнав, что Ренарр теперь находится под защитой легиона. Наверное, она сейчас мирно отдыхает, благожелательно глядя на своего супруга, наблюдая, как тот ползет к ней после столь долгой разлуки – в знак того, что его любовь все это время оставалась жива. Ох, как было бы славно, если бы Шеллас шагнула к нему, подняла его на руки и вытащила из его легких черные сгустки горя. А он смотрел бы, как жена отшвыривает их прочь, чтобы он снова мог дышать, не кашляя и не ощущая страшной тяжести в груди.

«Исцели меня, любимая, так, как это можешь только ты».

Со стороны крепости приближались еще два всадника. Гуррен прищурился. То был сам повелитель Урусандер, а с ним женщина, которую кузнец уже видел нынче утром. Оба легким галопом проскакали через Десятинные ворота, где повелитель отдал какие-то распоряжения, а затем подъехали к солдатам, выстроившимся неровным полукругом.

Взгляд серо-голубых глаз Урусандера был устремлен на Гуррена, и старик заметил в них все ту же неподдельную боль, которую видел там всегда. И вспомнил, насколько ему обычно становилось не по себе от подобного проявления слабости. Урусандер не мог любить Шеллас так, как любил ее Гуррен. А потому он не имел права оплакивать ее смерть, не имел права отбирать у Гуррена его собственную боль.

Повелитель спешился и направился прямо к нему:

– Гуррен…

Но кузнец показал на Серап:

– Она принесла клятву легиона.

– Знаю, – ответил Урусандер.

– Благословляю вашего сына, – проговорил Гуррен и тут же понял, что может спокойно смотреть в глаза Урусандеру, не испытывая никаких чувств. – Благословляю его, господин, и ничто сказанное вами этого не изменит.

Боль, которую Гуррен заметил в глазах командира, не могла сравниться с той, что он видел прежде. Но, как ни странно, кузнец по-прежнему ничего не чувствовал, и, к его удивлению, Урусандер первым отвел взгляд.

– О Ренарр позаботятся, – сказал повелитель.

– Не сомневаюсь. Ибо так мне было обещано.

– Ты поедешь со мной в крепость, Гуррен?

– Что?! Зачем?

– Я хочу, чтобы вы оба находились под моей крышей. Хочу, чтобы твоя дочь нашла тебя там, когда выздоровеет.

– Но у меня есть здесь работа.

– Я освобожу одного из своих кузнецов, чтобы он заменил тебя.

– Надолго?

– На сколько потребуется.

– До тех пор, пока я не умру? И потом тоже, господин. Хорошо? Кузнец нужен селению больше, чем вам.

– Если присмотришь за работой в крепости, Гуррен, можешь считать, что мы договорились.

– Ладно, присмотрю. Пока окончательно не разболеюсь, буду помогать. Только не говорите ничего про ваших целителей.

– Не буду, – тихо ответил Урусандер, и Гуррен отрывисто кивнул. – Мы пришлем повозку для тебя и твоей дочери.

– Мне также нужно забрать часть инструментов. Самые лучшие.

– Конечно. Съездим столько раз, сколько понадобится.

– Когда я умру, господин, что станет с моей девочкой? Она снова вернется в пустой дом?

– Если позволишь, Гуррен, я готов формально удочерить ее.

– Правда? – Кузнец взглянул на небольшую толпу селян, которых привлекла суматоха возле его дома. – Впрочем, Ренарр уже больше не девочка. Она женщина, и к ней следует относиться соответственно. Вы не можете называть ее дочерью или как-то еще. Она наша дочь – моя и Шеллас.

– Да, разумеется, – ответил Урусандер.

Кузнец кивнул.

– Ну что, Гуррен, – сказал повелитель уже громче, – между нами теперь мир?

Посмотрев в глаза старому полководцу, Гуррен с удивлением отметил, что боль исчезла и взгляд его теперь полон тепла. Кузнец снова кивнул:

– Мир, повелитель.

Серап держалась поодаль. Она видела, как переменился повелитель Урусандер, став тем прежним командиром, которого она всегда знала. От его былой нерешительности не осталось и следа. Теперь нужно было многое сделать и наконец-то отдать необходимые приказы. Женщина жалела лишь об одном: что с ними сейчас нет Оссерка. Лейтенант полагала, что сын Урусандера сбежал после убийства Миллика, решив, будто теперь он вне закона, да и отец наверняка отрекся от него, узнав о совершенном преступлении. Похоже, парень вообще не понимал отца. Впрочем, тот отвечал ему взаимностью.

Да и как могло быть иначе, когда их обоих разделяли столь мутные воды, полные течений, без конца вздымавших со дна ил?

Но в этот день Серап увидела, как умирающий от болезни старик и убитый горем, преследуемый чувством вины командир посмотрели друг другу в глаза и наконец-то помирились.

Будто старые друзья, они подошли к дому и скрылись внутри.

«Матерь-Тьма, ты нашла себе достойного мужа. Самого достойного из всех».

Уже собираясь вернуться к лошади, Серап подняла взгляд и увидела знамя легиона, развевающееся на ветру высоко над воротами.

Свершилось.

Легион Урусандера вернулся в Куральд Галейн.

На фоне безоблачного голубого неба знамя напоминало золотистый клинок, оторванный от самого солнца. Серап прищурилась. Художники называли этот цвет «лиоссан».

Когда ужасная лихорадка миновала и все тело Ренарр наполнилось каким-то странным теплом, девушка открыла глаза и увидела отца, а рядом с ним нескольких незнакомцев. От искаженной картинки в левом глазу не осталось и следа: теперь все казалось невероятно ясным и отчетливым. Даже боль в распухшем лице быстро проходила.

Отец наклонился к ней.

– Девочка моя… – проговорил он со слезами на глазах. – Видишь, кто здесь? Сам повелитель Урусандер.

Посмотрев на стоявшего рядом с отцом повелителя, Ренарр тут же отвела взгляд, увидев в его лице облик сына.

– Грядут перемены, девочка моя, – произнес Гуррен тоном, какого она никогда прежде от него не слышала, – благословенные перемены. Отныне весь твой мир будет иным, Ренарр.

Да уж, в этом можно было не сомневаться. Миллик мертв. Мужчину, которого она любила, убил сын повелителя. А теперь сам повелитель стоял перед ней, и ее отец говорил что-то о том, как они будут жить в Большом доме и как о ней там станут заботиться. Урусандер улыбался и кивал, но мысли Ренарр были заняты исключительно Милликом, которому она во всем призналась, поскольку жених заметил, что она уже не такая, как прежде, – Милликом, который пьяно рыдал и гладил ее разбитое лицо, стоя перед девушкой на коленях и рассказывая, как его двоюродные братья выведали у него после бочонка эля