Историк - Элизабет Костова

— Кроме того, я всегда считала, что ни за что не выйду замуж. Я не создана для семьи. И что делать с этим? — Она коснулась своего горла. — Ты готов взять в жены женщину, помеченную адом?

— Я защитил бы тебя от любого дьявола, который посмел бы к тебе приблизиться.

— Тяжелая обуза… И как нам иметь детей, — теперь она смотрела на меня прямо и твердо, — зная, что им может передаться эта зараза?

Мне трудно было говорить сквозь подкативший к горлу комок.

— Так твой ответ — «нет» или мне можно будет попробовать еще раз?

Ее рука — я уже не мог представить себе жизни без этой руки с прямыми длинными пальцами, с нежной кожей на жестких костях — сомкнулась на моей, и я подумал мельком, что у меня нет кольца, чтобы надеть ей на палец.

Элен серьезно глядела на меня.

— Мой ответ: конечно, я выйду за тебя замуж.

После недель тщетных поисков другого любимого мной человека я был так поражен простотой этой победы, что не сумел ни заговорить, ни даже поцеловать ее. Мы молча сидели рядом, глядя вниз, на красный, золотой, серый огромный монастырь».

Барли вместе со мной разглядывал бедлам, оставленный отцом в номере, но он раньше меня приметил то, что я упустила из виду, — разбросанные по кровати бумаги и книги. Среди них мы нашли рассыпающийся на листочки экземпляр стокеровского «Дракулы», новенькую историю средневековых ересей во Франции и очень старый на вид том европейских преданий о вампирах.

Рядом с книгами лежали бумаги: заметки, сделанные рукой отца, и россыпь почтовых открыток, исписанных совершенно незнакомым почерком, красивыми темными чернилами, мелко и ровно. Мы с Барли в едином порыве — и опять как радовалась я, что не одна! — бросились рыться в бумагах, и в первую очередь меня потянуло собрать открытки. Их украшали марки радужного многоцветья стран: Португалия, Франция, Италия, Монако, Финляндия, Австрия. Марки были не погашены, без почтовых штемпелей. Порой письмо, начатое на одной открытке, переходило на следующую, на четыре-пять подряд, и на каждой был аккуратно проставлен номер. Больше всего поразила меня подпись: Элен Росси. И все были адресованы мне.

Барли, заглядывавший мне через плечо, заразился моим изумлением, и мы рядышком присели на край кровати. Первая карточка была из Рима: с черно-белой фотографией останков Форума.

«Май 1962 г. Доченька моя любимая!

На каком языке писать тебе, дитя моего сердца и тела, не виденное пять лет? Все эти годы мы могли бы говорить с тобой на особом языке взглядов и поцелуев, лепета и улыбок. Мне так тяжело думать о том, что я потеряла, что сегодня я не могу больше писать, хотя только начала.

Твоя любящая мама Элен Росси».

На второй, цветной, хотя уже выгоревшей открытке были цветы в вазах: «Jardins de Boboli» — Сады Боболи… Боболи.

«Май 1962 г. Доченька моя любимая!

Скажу тебе по секрету: я ненавижу английский. Английский — это грамматические упражнения или хрестоматия по литературе.

В душе я чувствую, что мне было бы легче говорить с тобой на своем языке — на венгерском, или даже на языке, который цветет в глубине моего венгерского, — на румынском. Румынский — язык врага, которого я преследую, но даже он не осквернил для меня этого языка. Если бы ты сейчас сидела у меня на коленях, глядя на утренний сад, я могла бы дать тебе первый урок: "Маnumesc… " — и потом мы бы снова и снова шепотом повторяли твое имя на нежном, мягком языке, языке твоей мамы. Я рассказала бы тебе, что румынский — язык отважных, добрых и печальных людей: пастухов и крестьян, язык твоей бабушки, чью жизнь он погубил издалека. Я бы называла тебе имена красивых вещей, которые узнала от нее: звезд над ее ночной деревней, огоньков на реке. "Manumesc… " Я сказала тебе это, и счастье слишком велико для одного дня.

Твоя любящая мама Элен Росси».

Мы с Барли посмотрели друг на друга, и он нежно обнял меня рукой за плечо.

«Стойчева мы застали за тем же столом.

Он был очень взволнован. Ранов сидел напротив него, стуча пальцами по столу и поглядывая на документы, которые откладывал в сторону профессор. Вид у него был необычайно раздраженный: по-видимому, Стойчев не удовлетворил его любопытства. Как только мы вошли, Стойчев поднял голову и громко прошептал:

— Кажется, нашел!

Элен присела рядом с ним и склонилась над манускриптами, которые он изучал. Видом и почерком они напоминали письма брата Кирилла: ветхий, искрошившийся по краям пергамент, густо исписанный аккуратными буковками.

Я узнал славянский алфавит. Рядом были разложены наши карты. У меня прерывалось дыхание: против всякой вероятности, я надеялся услышать что-то важное. Может быть, могила даже здесь, в Риле, внезапно подумалось мне. Может быть, Стойчев потому так и рвался сюда, что подозревал это? Однако меня удивило и встревожило, что он собирается объявить о своем открытии при Ранове.

Стойчев огляделся, глянул на Ранова, потер ладонью морщинистый лоб и тихо произнес:

— Я полагаю, могилу следует искать не в Болгарии. Я почувствовал, как кровь отлила от сердца.

— Как? — Элен неотрывно глядела на Стойчева, Ранов же отвернулся, барабаня пальцами по столу и словно бы не слушая нас.

— Мне жаль вас разочаровывать, друзья мои, но из этой рукописи, которую я не перечитывал много лет, явствует, что группа паломников в 1478 году вернулась из Светы Георгия в Валахию. Передо мной таможенный документ — разрешение вывезти в Валахию некую христианскую реликвию валашского происхождения. Мне очень жаль. Возможно, вам когда-нибудь удастся добраться и туда и окончательно прояснить этот вопрос. Однако если вы решите продолжить исследования путей паломничества в Болгарии, я буду счастлив содействовать вам.

Я, онемев, уставился на него. Нечего и думать добраться до Румынии. Мы и сюда-то попали чудом!

— Я рекомендую вам получить разрешение на посещение еще некоторых монастырей, особенно Бачковского монастыря, лежавшего на большой дороге паломников. Это прекрасный образчик византийского стиля в Болгарии, и его здания намного старше, чем здесь, в Риле. Кроме того, там имеются редкие манускрипты, принесенные в дар монастырю монахами-паломниками. Вам это будет интересно, и вы сможете подобрать достаточно материалов для своей статьи.

Элен ошеломила меня, преспокойно согласившись с его предложением.

— Это можно устроить, мистер Ранов? — спросила она. — И чтобы профессор Стойчев сопровождал нас и дальше?

— О, боюсь, что мне придется вернуться домой, — с сожалением протянул Стойчев. — Меня ждет работа. Я сожалею, что не смогу помочь вам в Бачково, однако я дам вам рекомендательное письмо настоятелю. Мистер Ранов послужит вам переводчиком, а настоятель поможет разобрать заинтересовавшие вас рукописи. Он прекрасно знает историю монастыря.