Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Бай, пошатываясь, побрёл по туннелю к пещере связи. Он нырнул в землянку и рухнул на стул, пытаясь отдышаться, но чувствуя, что продолжает падать, падать сквозь пол, сквозь землю, на воздушную подушку небытия. Скрип заставил его подняться на ноги; он оглянулся, чтобы посмотреть на того, кто уже занял место у радиоприёмника.

Это был Куо. Он сидел и улыбался Баю.

Бай выпрямился.

– Куо! – воскликнул он. – Мы думали, ты умер!

Куо кивнул.

– Я и умер, – сказал он. – И вы тоже.

Его правая рука была на своём месте, продолжая запястье.

– Снаряд взорвался, – сказал он, – и убил нас всех. С тех пор вы в бардо. Мы. А вы всё притворяетесь, что вас там ещё нет. Хотя не могу себе представить, зачем ты так цепляешься за этот адский мир, в котором мы жили. Ты чертовски упрям, Бай. Тебе нужно увидеть, что ты находишься в бардо, чтобы понять, что с тобой происходит. В конце концов, главное – это война в бардо. Битва за наши души.

Бай попытался сказать «да», потом «нет», а потом обнаружил, что лежит на полу пещеры, очевидно, упав со стула, что его и разбудило. Куо исчез, его стул был пуст. Бай застонал.

– Куо! Вернись!

Но комната оставалась пустой.

Позже, когда Бай дрожащим голосом рассказал Ивао о случившемся, тибетец бросил на него острый взгляд и пожал плечами.

– Возможно, он был прав, – сказал он, указывая вокруг. – А чем тут докажешь его неправоту?

Новый штурм, а потом внезапно им приказали отступать, дойти до задних линий и там сесть на поезда. На станции ожидаемо царил хаос, но люди, направив на них ружья, рассаживали их по вагонам, как скот, и поезда с визгом и лязгом отъезжали.

Ивао и Бай сидели в конце вагона, направляясь на юг. Время от времени они пользовались привилегиями офицерского чина и выходили на межвагонную сцепку, чтобы выкурить сигарету и полюбоваться нависшим над головой стальным небом. Они поднимались всё выше и выше, становилось всё холоднее и холоднее. Разреженный воздух обжигал лёгкие Бая.

Он сказал, указывая на проносящиеся мимо скалы и лёд:

– Может быть, это и есть бардо.

– Это просто Тибет, – ответил Ивао.

Но Бай прекрасно видел, что это место ещё более пустынно. Перистые облака серпами висли прямо над головой, как декорации, небо было чёрным и плоским. Это ни капельки не походило на реальность.

Но в каком бы царстве они ни были, в Тибете или бардо, в жизни или вне её, война продолжалась. Ночью крылатые ревущие летуны облегчённого типа жужжали над головами и сбрасывали на них бомбы. Прожекторы дуговых ламп пронзали темноту, пригвождая летунов к звёздам, и иногда те взрывались в брызгах падающего огня. Образы из сновидений Бая валились прямо с неба. Чёрный снег сверкал в белом свете низкого солнца.

Они остановились перед высоченным горным хребтом, очередной декорацией из театра грёз. Проход был настолько глубоким, что на таком расстоянии казалось, будто он ныряет под серое плато степи. Это ущелье и было их целью. Теперь их задача состояла в том, чтобы прорвать оборону и пройти на юг через этот проход, спустившись куда-то на уровень ниже этой вселенной. Предположительно, проход вёл в Индию, врата в нижний мир. И конечно же, врата эти были прекрасно защищены.

Защищавшие его «мусульмане» всегда оставались невидимыми за огромной снежной массой гранитных вершин, превосходящих любые горы на земле, горы асур и большие пушки, наведенные на них, пушки асур. Никогда ещё Баю не было так очевидно, что они втянуты в какую-то великую войну, где миллионы гибнут по какой-то не своей причине. Лёд и чёрные каменные клыки впивались в потолок звёзд, снежные знамёна струились по вершинам на муссонном ветру и сливались с Млечным Путём, становясь на закате пожаром асур, разгоравшимся горизонтально, как будто царство асур стояло перпендикулярно их собственному (возможно поэтому их жалкие кукольные сражения всегда шли так безнадёжно вкось). Большие мусульманские пушки стояли на южной стороне полигона, они их даже не слышали. Снаряды свистели меж звёзд, оставляя белые хвосты морозных узоров на чёрном небе. Большинство снарядов падало на гигантскую белую гору к востоку от большого перевала, окатывая её один за другим оглушительными взрывами, словно мусульмане сошли с ума и объявили войну камням земли.

– За что они так невзлюбили эту гору? – спросил Бай.

– Это Джомолунгма, – сказал Ивао. – Раньше она была самой высокой горой в мире, но мусульмане снесли пирамиду на её пике, и она стала второй по высоте после горы в Афганистане. Так что теперь самая высокая гора в мире – мусульманская.

Его лицо, как обычно, ничего не выражало, но голос звучал печально, как будто гора имела для него значение. Это беспокоило Бая: если уж Ивао свихнётся, значит, свихнулись все на Земле. Ивао сойдёт с ума последним. Возможно, так оно уже и было. Какой-то солдат из их отряда начал беспомощно плакать при виде мёртвых лошадей и мулов; вид мёртвых, разбросанных повсюду людских тел его не смущал, но раздутые трупы бедных животных разбивали ему сердце. В этом был свой странный смысл, но к горам Бай не испытывал сочувствия. В крайнем случае, на одного бога стало меньше. Такова цена борьбы в бардо.

По ночам холод достигал абсолютного стазиса. Звёздный свет мерцал на пустынном плато, Бай курил сигарету у отхожего места и размышлял о том, что может означать война в бардо. В этом месте души успокаивались, примирялись с реальностью, перед тем как отправиться обратно в мир. Вынесение приговора, оценка кармы, души, посланные назад для новой попытки или освобождённые в нирвану. Бай читал Ивао «Книгу мёртвых», оглядываясь вокруг и видя, как каждая её фраза описывает их плато. Живые или мёртвые, они шли по залу бардо, взвешивая свою судьбу. И так было всегда! Место такое же мрачное, как сцена без декораций. Они разбили лагерь в гравии и песке на краю серого ледника. Большие пушки были установлены, стволы подняты к небу. Орудия поменьше по стенам долины защищали от воздушных атак; эти огневые точки были похожи на старые монастыри-дзонги, которые всё ещё стояли кое-где на горных откосах.

Пришло известие, что прорыв будет произведён через Нангпа Ла, глубокий перевал, вспахивающий хребет. Один из старых соляных торговых перевалов, на много ли – лучший в обоих направлениях. Проводниками будут шерпы – тибетцы, которые переселились к югу от перевала. По другую его сторону каньон тянулся к их столице, крошечному базару Намче, ныне лежащему в руинах, как и весь мир. От Намче тропы вели прямо на юг, к равнинам Бенгалии. Да, это был отличный переход через Гималаи. Железная дорога заменит тропу в считаные дни, и тогда на Гангетскую равнину смогут отправить огромные китайские армии – или то, что от них осталось. Слухи летали, сменяясь ежедневно новыми. Ивао всю ночь провёл у радиоприёмника.

Баю это показалось переменой в самом бардо. Переходом в следующую комнату, тропический адский мир, забитый древней историей. Поэтому битва за перевал будет особенно жестокой, как любой переход между мирами. Артиллерия двух цивилизаций сосредоточилась с обеих сторон. Сход снежных лавин на гранитных откосах происходил часто. Тем временем взрывы на вершине Джомолунгмы продолжали занижать её высоту. Тибетцы воевали как преты, когда видели это. Ивао, казалось, смирился: