Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

– У них есть поговорка о горе, приходящей к Мухаммеду. Только не думаю, что это имеет значение для матери-богини.

И всё же это ещё раз напомнило им, насколько безумны их противники. Невежественные фанатичные последователи жестокого культа пустыни, обещавшие вечность в раю, где оргазм от секса с прекрасными гуриями длился десять тысяч лет, – неудивительно, что среди них так часто встречались самоубийственные смельчаки, которые только и ждали смерти и потому были безрассудны в своём наркотическом угаре, которому трудно было противостоять. Да, они действительно славились как любители бензедрина и курильщики опиума, всю войну проводившие в беспокойном дурмане, который разжигал в них звериную ярость. Большинство китайцев были бы и рады присоединиться к ним в этом, и опиум, конечно, проник в китайскую армию, но его запасы были ограничены. Однако у Ивао были здесь связи, и пока все готовились к нападению на Нангпа-Лу, он раздобыл наркотик через военных полицейских. Они с Баем курили опиум в сигаретах и пили, разводя на спирте вместе с гвоздикой и траванкорскими таблетками, которые якобы обостряли зрение и притупляли эмоции. Это неплохо помогало.

В итоге здесь, на высокой площадке бардо, собралось столько знамён, дивизий и крупнокалиберных орудий, что Бай и сам поверил слухам о том, что вот-вот начнётся всеобщее наступление против Кали, Шивы или Брахмы. В пользу этого говорило, по его наблюдению, и то, что многие дивизии состояли из опытных солдат, а не из неотёсанных мальчишек, крестьян и женщин с большим боевым опытом на островах или в Новом Свете, где бои шли особенно интенсивно и где они, по их словам, уже одержали победу. Другими словами, здесь собрались именно те солдаты, которые, скорее всего, уже были убиты. Они и выглядели мертвецами. Они курили сигареты, как мертвецы. Армия мертвецов, собранных вместе, готовая вторгнуться на богатый юг живых.

Луна то прибывала, то убывала, а бомбардировка невидимого врага по ту сторону хребта продолжалась. Флотилии летунов серпами проносились через перевал и никогда не возвращались. На восьмой день четвёртого месяца, в день зачатия Будды, началось наступление.

Перевал был заминирован, и когда солдаты на линии непосредственной обороны были убиты, а оставшиеся отступили на юг, в хребтах, охранявших перевал, прогремели взрывы, и камни обрушились на широкую седловину. Гора Чо-Ойю потеряла часть своей массы в этом взрыве. С несколькими полками, защищающими проход, было кончено. Бай наблюдал снизу и задавался вопросом: куда попадает человек, когда умирает в бардо? То, что отряд Бая не попал в первую волну, было лишь делом случая.

Оборонительные сооружения были погребены вместе с первой волной китайцев. После этого перевал принадлежал им, и они могли начать спуск по гигантскому, прорезанному ледником каньону на юг, к Гангской равнине. Их атаковали на каждом шагу, главным образом дальними бомбардировками, а также ловушками и огромными минами, заложенными на тропах в стратегических точках. Они обезвреживали их или детонировали, неся случайные потери, когда это не удавалось, восстанавливая дорогу и железнодорожное полотно по мере спуска. В основном дорожные работы велись на большой скорости, так как мусульмане отступили на равнину; теперь им оставалось вести только максимально дальнюю бомбардировку с воздуха – снаряды летели аж из-за Дели, беспорядочные и нелепые, до тех пор пока не достигали цели.

Попав в глубокий южный каньон, они оказались в другом мире. Баю даже пришлось усомниться, действительно ли они находятся в бардо. Если и так, то определённо на новом его уровне: жарко, влажно, зелено, деревья, кусты и травы рвутся из чёрной почвы и заполняют всё вокруг. Даже камень здесь казался живым. Возможно, Куо солгал и он вместе с Ивао и остальными всё это время был жив, находясь в реальном мире омертвевшим от смерти. Какая ужасная мысль! Если реальный мир становится бардо, и оба мира – суть одно… Бай коротал беспокойные дни, никак не приходя в себя от потрясения. После стольких страданий, он опять переродился в свою собственную жизнь, и жизнь продолжалась, отпущенная ему, будто и не было никакого перерыва, а лишь мгновение жестокой иронии; несколько дней безумия, и он перешёл в новое кармическое существование, оказавшись в ловушке прежнего проклятого биологического цикла, который, по какой-то причине, превратился в отличный симулякр преисподней, точно сломалось кармическое колесо и отделились шестерни, связывающие жизнь кармическую и биологическую, исчезли границы, и он болтался там, ничего не понимая, жил то в физическом мире, то в бардо, то во сне, то наяву, и очень часто эти переходы происходили без предупреждения, сразу, без причины и объяснений. Годы, проведённые в Ганьсуйском коридоре; вся жизнь, как Бай сказал бы раньше, стала почти забытым сном, и даже мистически-странная высота тибетской равнины уже казалась нереальным воспоминанием, которое трудно было удержать в памяти, хотя оно было отпечатано на его сетчатке и он всё ещё смотрел сквозь него.

Однажды вечером прибежал телеграфист и передал приказ всем быстро подниматься в гору: ледниковое озеро выше по течению разбомбили мусульмане, и огромный поток воды хлынул вниз по склонам, затопляя каньон глубиной в пятьсот футов, а то и больше, в зависимости от узости ущелья.

Начался бой. О, как они лезли наверх. Все уже давно мертвецы, погибшие много лет назад, – и всё же они лезли наверх, как обезьяны, отчаянно пытаясь вскарабкаться по склону каньона. Их лагерь был разбит в узком крутом ущелье, где лучше всего было укрываться от воздушных атак, и они, пробираясь сквозь кустарники, всё отчётливее слышали отдаленный рёв, похожий на непрерывный гром, вроде водопада в шумном Дудх-Коси[45], только вряд ли: скорее всего, это приближался поток; пока наконец через час они не остановились на склоне, поднявшись на добрую тысячу футов выше Дудх-Коси и глядя вниз на белую нить, которая с широкого мыса, где офицеры собрали своих солдат, казалась такой безобидной. Они глядели вниз в ущелье и вокруг себя на огромные ледяные стены и пики горного хребта, слыша рёв, идущий от самых высоких из них к горному хребту на севере, – мощный мерный гул, как рёв бога-тигра. Здесь, наверху, они заняли удобное положение, чтобы наблюдать за наводнением, которое началось с наступлением ночи: рёв усилился до такой степени, что уже почти мог сравниться с бомбардировкой на фронте, но шёл снизу, почти из-под земли, ощущаясь подошвами ботинок так же, как и ушами. А затем выросла грязно-белая стена воды, несущая деревья и камни на хаотичных и бурлящих волнах, смывая стены каньона до самого основания и вызывая оползни, иногда настолько большие, что они перекрывали собой поток на несколько минут, прежде чем вода опрокидывала его и раздирала на части, меньшей волной вливаясь в общий потоп. После того как первая волна сошла в каньон и скрылась из виду, позади остались рваные стены, белые в сумерках, и коричневая вспененная река, которая ревела и грохотала, поднявшись чуть выше своего обычного уровня.

– Дороги придётся строить повыше, – заметил Ивао.

Бай только посмеялся над его невозмутимостью. Опиум заставлял всё пульсировать. Внезапно его осенило: