Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

За этим следовало своего рода понимание человеческой реальности, которое придавало величайшую ценность состраданию, вызванному просветлённым пониманием и изучением всего, что есть в мире. Именно так всегда говорил Ивао, в то время как Бай предпочитал думать об эмоциях, вызванных должным вниманием и сосредоточенными усилиями: умиротворение, острое любопытство и восторженный интерес, сострадание.

Но теперь – всё кошмар. И кошмар ускорялся, распадался на части и был полон непоследовательности, словно сновидец ощущал быстрые движения собственных глаз, предвещающие конец сна и пробуждение нового дня. Каждый день мы просыпаемся в новом мире, каждый сон вызывает ещё одну реинкарнацию. Некоторые местные гуру говорили, что это происходит с каждым вздохом.

Они выскочили из бардо в реальный мир и угодили на поле боя, причём их левые фланги состояли из самых лучших индийских полков, низкорослых бородатых чернокожих мужчин, чуть более высоких белых мужчин с крючковатыми носами, бородатых сикхов в тюрбанах, низкогрудых женщин, гуркхов, сошедших из гор, батальона непальских женщин, каждая из которых была первой красавицей своей деревни, или так казалось; все вместе они смахивали на цирковую труппу, но были быстрыми, лучше вооружены и служили в железнодорожных и транспортных войсках, и китайцы теперь не поспевали за ними, когда новые железнодорожные линии строились всё быстрее и гнали вперёд огромное количество солдат и припасов. Устремляясь за пределы проложенных путей, индийцы продолжали мчаться вперёд, пешком и в тачках с мотором на резиновых колёсах, которые в это сухое время года сотнями рассекали по деревенским тропинкам, разбрасывая повсюду пыль, в том числе по более малочисленной сети асфальтированных дорог, единственных, по которым можно было проехать, когда начинался муссон.

Они вышли к Дели почти одновременно и напали на мусульманскую армию, отступавшую вверх по Гангу с обеих берегов реки, как только китайцы заняли позиции у подножия непальских холмов.

Конечно, правый фланг простирался до самых холмов и каждая армия пыталась обойти другую. Отряд Бая и Ивао был теперь причислен к горным войскам из-за их опыта в Дудх-Коси, и поэтому пришёл приказ захватить и удерживать холмы по крайней мере до первого хребта, что повлекло за собой захват некоторых более высоких точек на хребтах ещё дальше на север. Они передвигались по ночам, учась в темноте пробираться по тропам, найденным и отмеченным разведчиками гуркхов. Бай стал дневным лазутчиком и, ползая по заросшим кустарником оврагам, беспокоился не о том, что его обнаружат мусульмане, потому что они всегда держались своих троп и лагерей, а о том, смогут ли сотни людей следовать извилистыми тропами обезьян, которыми ему приходилось пробираться в некоторых местах.

– Вот почему они посылают тебя, Бай, – объяснил Ивао. – Если ты справишься, то и любой справится, – он улыбнулся и добавил: – Так сказал бы Куо.

Каждую ночь Бай ходил из начала в конец линии, направляя поезда и проверяя, чтобы они шли своим ходом, изучая их и засыпая, только после того как встречал восход из какого-нибудь нового укрытия.

Они всё ещё занимались этой работой, когда индийцы прорвались с южного фланга. Они услышали отдалённые выстрелы артиллерии, а затем увидели дым, поднимающийся в белое небо туманного утра. Туман – возможно, первый признак муссона. Прорыв в наступлении с приходом муссона был за гранью разумного; казалось, что это автоматически возглавит недавно пополненный список Семи Великих Ошибок, но, когда расцвели и набухли полуденные облака и сгустилась темень, оглушая предгорья и равнины залпами жирных молний, которые били по металлу в огневых точках на хребтах, они с удивлением услышали, как индийцы беспрепятственно наступают. Среди прочих своих достижений они довели до совершенства навык ведения войны под дождём. Это были не китайские даосско-буддийские рационалисты, соглашались Бай и Ивао, не Четвёртое собрание военных талантов, а дикари всех религий, даже более духовные, чем мусульмане, поскольку ислам казался всем этаким бахвальством, исполнением желаний и поддержкой тирании с её отцом-богом. У индийцев было несметное множество богов, кто с головой слона, кто о шести руках, и даже смерть была богом, женщиной и мужчиной сразу; жизнь, благородство – боги были для всего, любое человеческое качество обожествлялось. Так возник пёстрый, благородный народ, неукротимый в войне среди прочего, так как его представители были и великими поварами, и очень чувственными людьми; запахи, вкусы, музыка, цвет их мундиров, детали в искусстве – всё это было хорошо видно в их лагерях, когда мужчины и женщины стояли вокруг барабанщика и пели; женщины – высокие и большегрудые, с большими и круглыми глазами и руками, как у лесорубов, – поистине потрясающие женщины, из которых состояли все стрелковые полки индийцев.

– Да, – сказал один индийский адъютант по-тибетски, – женщины лучше стреляют, а особенно траванкорские женщины. Они обучаются этому с пяти лет, и возможно, это всё, что требуется. Учите мальчиков с малых лет, и они будут делать то же самое.

Дожди наполнились чёрным пеплом, падающим в водянистую грязь. Чёрный дождь. Пришёл приказ отряду Бая и Ивао срочно идти на равнину и присоединиться к общему штурму. Они быстро спустились вниз по тропинкам и, собравшись примерно в двадцати ли за линией фронта, двинулись в поход. Они должны были зайти с самого конца фланга, с равнины, но близко к подножию холмов, чтобы штурмовать первый склон, если возникнет малейшее сопротивление их атаке.

Таков был план, но, когда они подошли к фронту, пришло известие, что мусульмане разбиты и отступают, и так они присоединились к погоне.

Но мусульмане бежали во весь опор, индийцы следовали за ними по пятам, а китайцам оставалось только следовать за двумя более быстрыми армиями через поля и леса, через каналы и проломы в бамбуковых изгородях и стенах, через посёлки, слишком маленькие даже для того, чтобы называться деревнями, неподвижные и молчаливые, часто сожжённые, но почему-то всё равно замедляющие их движение. Тела валялись на земле кучами, уже раздуваясь. Полный смысл воплощения проступал в его противоположности, развоплощении, смерти, уходе души, оставляющей после себя так мало: гниющую массу, вещество, подобное тому, что находишь в колбасе. Ничего человеческого в этом не было. Но изредка чьё-то лицо оставалось нетронутым гниением; вот, индиец лежит на земле и глядит в сторону, совершенно спокойно и без единого колебания, не дыша; статуя очень впечатляющего человека, хорошо сложенного, с сильными плечами, способного – командир, с высоким лбом, усатым лицом, глазами, как у рыбы на рынке, круглыми и удивлёнными, но всё же впечатляющими. Баю пришлось произнести заклинание, чтобы пройти мимо него, и тогда они оказались в зоне, где сама земля дымилась, как мёртвая зона Ганьсу, лужи серебристой газированной воды в ямах смердели, а воздух был полон дыма и пыли, пороха и кровавого тумана. Бардо выглядело сейчас примерно так же, переполненное вновь прибывшими, злыми и ничего не понимающими людьми, бьющимися в агонии, – худший из возможных способов войти в бардо. Здесь – его пустое зеркало, разбитое и неподвижное. Китайская армия шла в полном молчании.

Бай нашёл Ивао, и они отправились в сожжённые руины Бодх-Гая, в парк на западном берегу реки Пхалгу. Им сказали, что именно здесь стояло дерево Бодхи, старое дерево ассаттха, дерево пипал, под которым Будда получил просветление много веков назад. Местность перенесла столько ударов, сколько вершина Джомолунгмы, и никаких следов деревьев, парка, деревни или ручья не осталось – только чёрная грязь, насколько хватало глаз.