Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Группа индийских офицеров обсуждала обломки корней, которые кто-то нашёл в земле неподалёку от места, где, по мнению некоторых, росло дерево. Бай не узнал их языка. Он сел, зажав в руках маленький кусочек коры. Ивао подошёл послушать, что говорят офицеры.

Затем Куо возник перед Баем.

– Срежь ветку, – сказал он, протягивая небольшую веточку с дерева Бодхи.

Бай взял ветку из его левой руки: правая рука Куо всё ещё отсутствовала.

– Куо, – сказал Бай и сглотнул. – Не ожидал тебя увидеть.

Куо посмотрел на него.

– Значит, мы всё-таки в бардо, – сказал Бай.

Куо кивнул.

– Ты не всегда мне верил, но это правда. Вот видишь… – он махнул рукой в сторону чёрной дымящейся равнины. – Это – пол мироздания. Снова он.

– Но почему? – спросил Бай. – Я просто не понимаю.

– Чего не понимаешь?

– Что я должен делать. Жизнь за жизнью… теперь-то я их помню! – понял он, оглядываясь назад через века. – Теперь я помню, и каждую жизнь я пытался. И продолжаю пытаться!

На чёрной равнине они как будто видели слабые остаточные образы своих прошлых жизней, танцующие в бесконечном полотне моросящего дождя.

– Но это, похоже, не имеет значения. Всё, что я делаю, не имеет никакого значения.

– Да, Бай. Может, и так. Но ты всё-таки дурак. Чёртов добродушный кретин.

– Не надо, Куо, я не в настроении.

Хотя он и попытался выдавить улыбку, превозмогая боль, радуясь, что над ним снова подшучивают. Ивао и он подшучивали друг над другом, но у них это не получалось так, как с Куо.

– Может, я и не такой великий лидер, как ты, но я сделал немало хороших вещей, и они ничего не изменили. Кажется, в действительности не существует никаких правил дхармы.

Куо сел рядом с ним, скрестил ноги и устроился поудобнее.

– Ну, как знать. Я сам много об этом думал, когда в этот раз попал в бардо. С тех пор прошло уже много времени, поверь мне: нас так много одним махом сюда попало, что выстроилась целая очередь. Здесь, как и на войне, никакого порядка, и я наблюдал за вами, как вы все боретесь, бьётесь, как мотыльки в бутылке, и понимал, что сам был таким же, и удивлялся себе. Иногда я думаю, что всё пошло наперекосяк в тот раз, когда я был Кеимом, а ты Бабочкой, девочкой, которую мы так любили. Помнишь эту историю?

Бай покачал головой.

– Расскажи мне.

– Я был аннамцем, когда был Кеимом. Я продолжал гордую традицию, согласно которой великими китайскими адмиралами становились иностранцы и пользовались дурной славой, ведь много лет я был королём пиратов на побережье Аннама, и китайцы заключили со мной договор, какой заключили бы с любым великим правителем. Сделку, по которой я соглашался возглавить вторжение в Ниппон, по крайней мере, морской его аспект, а возможно и больше.

Как бы то ни было, вторжения не случилось из-за отсутствия ветра; мы поплыли дальше, и открыли океанские континенты, и там нашли тебя, и взяли тебя с собой, и спасли от бога-палача южан, и потеряли тебя. Вот тогда я почувствовал это, спускаясь с горы, после того как мы спасли тебя. Я целился в людей из ружья, нажимал на курок и чувствовал в своих руках силу жизни и смерти. Я мог убить всех, и они бы это заслужили, кровавые людоеды, детоубийцы. Я мог сделать это, просто указав на них. И тогда мне показалось, что моя сила гораздо больше их и имеет значение. Что наше превосходство в оружии проистекает из общего превосходства мысли, которое включает в себя превосходство морали. Что мы лучше, чем они. Я вернулся к кораблям и поплыл на запад, всё ещё ощущая, что мы – высшие существа, боги для этих ужасных дикарей. Вот почему умерла Бабочка. Ты умер, чтобы научить меня, что я был не прав, что, хотя мы и спасли её, мы же её и убили, что это чувство, которое мы испытали, проходя мимо них, как мимо никчёмных собак, – это яд, который никогда не перестанет распространяться среди людей, обладающих оружием. До тех пор, пока все люди, подобные Бабочке, которые жили в мире без оружия, не будут нами убиты и не останутся только люди с оружием, которые продолжат убивать друг друга, стараясь успеть первыми, в надежде, что это не случится с ними самими, – пока не умрёт весь мир и мы все не попадём в это царство прет, а затем и в ад.

Наш маленький джати будет торчать здесь со всеми остальными, что бы ты ни делал, – не то чтобы ты был особенно эффективен, если уж на то пошло, Бай, с твоей-то склонностью к доверчивой простоте, легковерию и общей мягкосердечной, слабовольной бесполезностью…

– Это нечестно. Я помогал тебе. Я шёл вместе с тобой.

– Ну, хорошо. Согласен. В любом случае сейчас мы все находимся в бардо и снова отправляемся в низшие царства, в лучшем случае – человеческое, но возможно, мы уже падаём в ад, который всегда под ногами, а возможно, мы уже там, в штопоре, из которого не выбраться, и человечество потеряно для нас даже как надежда, так много вреда мы причинили. Тупые ублюдки! Чёрт побери, неужели ты думаешь, что я не пытался? – Куо в волнении вскочил на ноги. – Думаешь, ты единственный, кто пытался сделать что-то хорошее в этом мире? – он погрозил своим одиноким кулаком Баю, а затем опустившимся серым облакам. – Но мы потерпели неудачу! Мы убили саму реальность, ты понимаешь меня! Ты меня понимаешь?

– Да, – сказал Бай, обхватив руками колени и отчаянно дрожа. – Знаю.

– Так вот. Теперь мы находимся в этом нижнем царстве. Мы переживём и это. Наша дхарма всё ещё требует правильных действий, даже здесь. Будем надеяться на небольшое продвижение вверх. До тех пор, пока сама реальность не будет восстановлена усилиями многих миллионов жизней. Весь мир придётся перестраивать заново. Вот где мы сейчас.

И прощально похлопав Бая по руке, он пошёл прочь, с каждым шагом всё глубже погружаясь в чёрную грязь, пока не исчез совсем.

– Эй, – окрикнул его Бай. – Куо! Не уходи!

Через некоторое время Ивао вернулся и встал перед ним, вопросительно глядя на него сверху вниз.

– Ну что? – спросил Бай, поднимая голову с колен и собираясь с мыслями. – В чём дело? Спасут ли они дерево Бодхи?

– Не беспокойся об этом, – сказал Ивао. – Они снимут побеги с дочернего дерева на Ланке. Такое случалось и раньше. Лучше позаботься о людях.

– Там тоже остались побеги. В следующую жизнь. До лучших времён, – Бай крикнул вслед Куо: – До лучших времён!

Ивао вздохнул. Он сел на то место, где только что сидел Куо. На них падал дождь. Много времени прошло в обессиленном молчании.

– А что если, – сказал Ивао, – следующей жизни не будет? Вот о чем я думаю. Вот мой вопрос. Фань Чэнь сказал, что душа и тело – это всего лишь два аспекта одного и того же. Он говорит об остроте и ноже, о душе и теле. Без ножа нет остроты.

– Без остроты нет ножа.

– Да…

– А острота продолжается, острота никогда не умирает.