Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - Найо Марш

«Квитанции и чеки». «Переписка: проч.». «Путешествия и т. д.». «Разное». Был какой-то документ в очень большом конверте: «Нашему верному, надежному и любимому…»

Спокойствие, только спокойствие. Любимая фраза Крессиды — не теряем голову. Нельзя громко шуршать, роясь в этих ворохах бумаг. Работаем методично и эффективно. Хладнокровно.

Так. Еще одна запертая шкатулка, внутри гремит. Значит, там драгоценности, которые она не надела на себя к столу.

Наконец-то. Кожаный портфель с откидным замочком, тоже закрыт.

Кто-то прошел мимо по коридору — накатила если не паника, то что-то очень похожее… Ключи заблаговременно убраны, снаружи дверь никто не запрет.

Накатил внезапный порыв: прихватить портфель и бежать скорее к себе, чтобы спокойно в нем покопаться. Порыв почти непреодолимый, но нет — тут возникнут свои трудности, и похлеще. Если бы только уметь вскрывать замочки! И ничего — все бы, наверное, подумали, что Маулт его давно сломал. Механизм раздвижной, с металлическим крючком на кожаных откидных створках, которые он и скрепляет между собой. Раздвинуть их, что ли, силой? Или, еще лучше, сорвать крючок, потянув его вверх? Кочерга, конечно, была да сплыла, но остались еще каминные щипцы. У них маленькие, тонкие, плоские кончики…

Вот оно. Между металлическим щитком и самим замком есть крохотный зазор! Засунуть пальцы. Глубже. И тянуть!

Есть!

Дневник. Еще одна папка. «Мое завещание». Не запечатано. Быстро пробежать глазами папку. Все понятно. Назад ее — быстрее. Теперь то, что внутри: опять конверт, уплотненный. Внутри — сам документ, на немецком языке, в отпечатанном виде, заверенный и подписанный. Собственноручное заявление полковника Форрестера. Заключительные слова: «Признаю и объявляю ее своей дочерью». Подпись: Альфред Маулт.

Теперь — портфель на место, в сундук. Скорее, скорее, скорее…

Закрываем сундук. Заталкиваем обратно в шкаф. Куда девать конверт? Под кофточку — и бежать.

Она встала на ноги, стараясь буквально не дышать.

Тут с обеих сторон одновременно распахнулись двери, и, не успела она даже вскрикнуть, как комната заполнилась какими-то мужчинами. Аллейн молча надвигался на нее.

— Ну, вот и все, — спокойно сказал он.

И уже во второй раз за время их краткого знакомства Крессида завизжала во весь голос.

III

— Комбинация буквально в три хода, — рассказывал Аллейн. — Мы оставили дверь приоткрытой и дали понять всем — как по ту, так и по эту сторону библиотеки, что путь свободен. Фокс открыто продемонстрировал ключ от жестяной коробки. Крессида Тоттенхэм сказала ему, что идет в кабинет к полковнику и сама отдаст его ему. Потом мы с инспектором пошли наверх, спрятались и, когда понадобилось, исполнили свою роль без слов. Конечно, это была авантюра. Могло и не выйти. Тогда уж нам оставалось бы только разматывать весь клубок нить за нитью — очень изнурительное мероприятие. Собственно, его все равно придется проводить, но теперь у нас в кармане преимущество в виде первой реакции, всеми зафиксированной. Мы застали ее с поличным, она была ошарашена и сразу выдала себя, так сказать, «в нескольких местах».

— Рори, когда же ты?..

— Ах, вот ты о чем. Когда догадался? Думаю, что почти с самого начала. — Детектив смущенно ухмыльнулся. — Видишь ли, дело состояло в том, что все — абсолютно все — приняли на веру ее историю о том, что полковника заменил Маулт. И такая история заведомо освобождала ее от любых подозрений и превращала все прямые улики и доказательства в какой-то бред наваждения: и мантия, и парик, и все остальное… Но стоило только предположить, что в роли Друида выступила она сама, как все становилось на свои места.

Она ударила Маулта кочергой по тыльной стороне черепа в верхней гардеробной — видимо, как раз тогда, когда он выглядывал в окно, ожидая сигнала от Винсента, который, собственно, его там увидел и, согласно плану, сейчас же перешел с санями за угол. Тут зазвенели колокола, колокольчики, и вообще поднялся оглушительный шум. Крессида сняла с тела парик и мантию, которая, как ты помнишь, расстегивается молнией через всю спину. Если тело в это время уже лежало обмякшее, перегнувшись через подоконник, это не составило никакого труда. Как не составило труда и вытолкнуть тело наружу. Гораздо сложнее было провернуть следующий фокус: незаметно спуститься вниз. Но ведь она знала по «колокольной трансляции», что все домочадцы с гостями собрались в закрытой библиотеке. Даже если бы кто-то из слуг заметил, как мисс Тоттенхэм несет в руках мантию и прочие аксессуары, в тот момент это еще не вызвало бы никакого удивления. Так вот, она проникла в нижнюю гардеробную, заложила за щеки по паре ватных тампонов, напялила парик, окладистую золотистую бороду, усы, венец из омелы и сапоги на меху. Шерстяные перчатки полковника, о которых, как все сокрушались, «Друид» забыл, она тоже надела. И — во двор, где ее ждал ничего не подозревавший Винсент. Потом она поплясала вокруг рождественской елки, вернулась в гардеробную, освободилась от маскарадных причиндалов и через пять минут уже спрашивала у тебя в гостиной, хорошо ли выступил «Маулт» — ей, дескать, плохо было видно из дальнего конца комнаты.

— Рори… где она сейчас?

— Заперта у себя в спальне. Один из наших констеблей остался у дверей. А что?

— Ей… страшно?

— Скорее она взбешена. Только что пыталась меня укусить. К счастью, я был лучше готов к нападению, чем ночью, и ей повезло здесь еще меньше, чем с вазой. — Аллейн взглянул на жену. — Я знаю, милая, ты способна жалеть все и вся на свете не хуже Достоевского. — Он обнял ее за плечи. — Какая ты лапушка. Не говоря уж о том, что великий гений. Сколько лет прошло, а я все не могу надивиться. Чуднó, правда?

— Она все спланировала заранее?

— Нет. То есть убийство — нет. Оно — импровизация, этакая toccata[150]. Что ж, фуга теперь ее ждет впереди.

— Ну а… все эти «розыгрыши»? Ловушки для воров и прочее?

— Натурально, чтобы настроить Билл-Тасмана против его милой компании экс-головорезов. Невеста хозяина предпочла бы иметь дело с капризными греками — жертвами «черных полковников».

— Бедный, бедный Хилари.

— Что да, то да. Экземпляр ему достался жутковатый. Однако отчасти он сам виноват. И в моей работе, как ты знаешь, приходится учитывать и это — как смягчающее обстоятельство для преступника.

— То есть?

— Да, отчасти сам… — задумчиво протянул Аллейн и продолжил: — Не знаю, когда именно полковник Форрестер решил, что кодекс чести обязывает его вмешаться… Из документов в этом чертовом сундучке явствует, что Крессида — дочь Маулта от какой-то немки, умершей родами. Что это Маулт спас жизнь полковника, рискуя своею, — именно так он заработал свои страшные шрамы. Что у Маулта имелись средства — он унаследовал табачную лавку своего отца, накопил сбережения, получал жалованье и довольствие по выслуге лет. Бедняга полковник полжизни ощущал себя в неоплатном долгу перед Маултом. Но это только присказка! А сказка в том, что камердинер, как и многие представители этого сословия, был неисправимым снобом. Он непременно хотел, чтобы дочка, которую он обожал, выросла «настоящей леди», чтобы Форрестер ей это «устроил» и чтобы сам он непременно мог наблюдать за процессом, как говорится, из ничтожества своего положения — инкогнито, на условиях полной тайны! Так дело и шло — до тех пор, пока коловращение времен, как водится, не принесло с собой возмездие[151]. Хилари Билл-Тасман повстречал в доме своих дяди и тети юную воспитанницу и решил, что она идеально подходит на роль «хозяйки замка» — замка, который он как раз обустраивает. А также, по чистому совпадению, заставляет чаще биться его сердце. То есть подходит по всем статьям. «Тоттенхэм» — отличная старинная фамилия…