Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки - Юрий Колесников

Очевидно, Чайковский дал Юрию неплохую характеристику. Майструк рекомендовал следствию привлечь Котельникова к участию в допросе румынского лётчика.

Начальник следственной части управления очень придирчиво интересовался, насколько рекомендованный владеет румынским языком. Во время следствия и перевода показаний пленного румына фактически допрос вёл прибывший в тот день нарком госбезопасности Украины Серов. Но об этом переводчик узнал несколько позже. Только тогда он понял, почему начальник отдела КРО так допытывался, насколько хорошо он знает румынский язык.

По окончании следствия нарком Серов вдруг сказал, что переводчика с румынского берёт с собой в Москву. Присутствовавшему начальнику областного управления и Майструку он велел доставить Котельникова к самолёту не позднее шести часов утра. Это известие, переданное Майструком, удивило Юрия.

Котельников попросил товарища Майструка передать начальнику группы Чайковскому, что отбыл в Москву с наркомом Украины. Затем бегом отправился в общежитие, схватил свой чемодан, шинель и вернулся в управление, откуда отбыл на машине вместе с Майструком, провожавшим – среди других руководителей управления – наркома на аэродром.

В машине Юрий искренне признался:

– Не будь вас, товарищ Майструк, не пришлось бы мне переводить допрос румынского лётчика и вряд ли бы состоялся мой отъезд в Москву. Искренне вам благодарен! – Спасибо! Что касается вас, Москва дала согласие на приезд.

– Вот как? – вырвалось у удивлённого Котельникова.

Майструк многозначительно кивнул.

Перед посадкой в самолёт они тепло распрощались.

На протяжении всего полёта нарком дремал. С ним был помощник или адъютант в штатском, но он за весь полёт не произнёс ни слова.

Котельников не мог уснуть. Было о чём размышлять, и прежде всего о том, как теперь сложится жизнь. Перед глазами стоял приятный, добродушный Майструк, рекомендовавший его как переводчика для допроса пленного лётчика. Юрий переживал за Майструка, полагая, что тот, вероятно, тяжело болен. Уж очень плохо выглядел: лицо – кожа да кости, тёмно-коричневое, осунувшееся и с впалыми, уставшими глазами. Понятно, что такой вид начальник контрразведки Ворошиловоградского областного отдела Майструка объяснялся чрезмерной, зачастую круглосуточной, напряжённой работой.

Приземлились на каком-то подмосковном военном аэродроме. Котельникова доставили попутной машиной в наркомат. Точнее, в «Бюро пропусков». К нему вышел сотрудник. Это было четырнадцатого октября сорок первого года. Гитлеровские полчища прорвались к ближним подступам Москвы. На одной из улиц, прилегавших к Наркомату НКГБ, из окон многоэтажного здания плыли по ветру остатки обгоревших клочков бумаги.

Погода была холодная и сырая. Сотрудник наркомата отвёз прибывшего из Ворошиловграда парня на вокзал. Проводил в зал ожидания, забитый народом, передал ему предписание на поездку, билет в общий вагон и завёрнутый пакет, в котором находилось несколько банок с консервами, невиданных никогда прежде, полкруга колбасы, треугольничек сыра, буханка серого хлеба. И ни копейки…

Остались деньги, полученные ещё в Херсоне. Все в опергруппе рассчитывали, что в Ворошиловграде будет получка. Но Юрий улетел, не успев её дождаться.

Сотрудник повёл его на перрон, показал, где будет посадка, велел быть внимательным, никуда не отлучаться и дожидаться поезда на Куйбышев.

Котельников не переставал благодарить сотрудника, чувствуя себя счастливчиком. Всё было ново, незнакомо и не совсем понятно.

В то же время ещё утром он почувствовал царившую в столице напряжённость. На улицах было малолюдно и мрачно, удручающе смотрелись окна домов и витрины магазинов с заклеенными крест-накрест бумажными лентами или вовсе заставленные ярусами мешков с песком.

Окраина столицы была опоясана насыпями с глубокими рвами, впереди которых ощетинились скрещенные рельсы противотанковых заграждений. Под вечер небо Москвы покрывалось паутиной аэростатов. Строго соблюдавшееся затемнение создавало впечатление, что город превратился в огромную неприступную зону. Скупые сводки Совинформбюро были неутешительны. Территории Белоруссии, Украины, республик Прибалтики, Молдавии и ряда областей РСФСР подвергались вражеской оккупации.

Вечером в зале ожидания вокзала дикторы по радио то и дело передавали монотонным, полным тревоги голосом: «Товарищи! Враг рвётся к сердцу Родины! Товарищи…»

Призывы и следовавшие за ними лозунги перебивались песней, которая, казалось, и мёртвого поднимет:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой!

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой…

И люди вставали. Шли на смертный бой. Сражались, отстаивая родную землю, родные сёла и города, родных людей. Все породнились. Облагородились. Очеловечились. Были, конечно, исключения. В таких случаях вспоминали слова генсека: «В семье не без урода…» В основном же чувствовалось, что кругом царит собранность, порядок, отвага.

На вокзале готовящиеся к отъезду говорили, что призывные пункты забиты добровольцами, ополченцами, призывниками.

В поезде Котельников услышал от пассажиров, что в Москве многие люди покидали работу, останавливались предприятия, многие семьи запирали квартиры и устремлялись к железнодорожным кассам. Поэтому, дескать, вокзалы кишели людьми с узлами, сумками, мешками, сундуками, рюкзаками.

А радиодиктор продолжал: «На подступах к столице идут тяжёлые, упорные бои с превосходящими силами противника… Товарищи! Остановим фашистские полчища! Отступать больше некуда: позади Москва!» И снова гремела песня: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»

В вагоне говорили, будто гитлеровские войска прорвались к столице. В городе, похоже, может начаться паника, а за нарушение светомаскировки автотранспортом патрульные стреляют по фарам без предупреждения.

Котельников этого не заметил. Он попытался опровергнуть слухи, но на него ополчились пассажиры.

Во время остановки поезда на одной из станций попутчику Юрия, молодому морячку, с которым он делил коротенькое и узкое место у окна, удалось достать сырую курицу. Моряк пошёл выменять её на хлеб, но в вагон явился с яблоками и бутылкой, заполненной жидкостью вишнёвого цвета. Едва удалил с неё самодельную пробку, как почувствовался резкий непонятный запах. Морячок попробовал содержимое бутылки. Сильно поморщившись и едва переводя дыхание, невнятно произнёс:

– Ух, мировая!

По запаху жидкость что-то напоминала Юрию, но что именно – определить он не смог. Наконец морячок вымолвил:

– Давай! – и протянул бутылку соседу. – Хлебни! Политрука.

Юрий молча отрицательно качнул головой. Тогда морячок сделал ещё глоток или больше и уже через несколько секунд стал краснеть, затем синеть… На первой же остановке проводница с пассажирами сняли его с поезда без сознания.