Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

Хуболт сам возвёл Кондратюка-Шаргея в крестные отцы своей лунной трассы, хотя придумал её явно тогда, когда ничего не мог знать о той работе Шаргея, в которой высказана соответствующая идея. Однако трудно назвать такую уступку приоритета излишне благородной и несправедливой. Русские шли впереди американцев в идеях, и советская лунная программа разбилась, прежде всего, об экономические и организационные трудности.

И главной из этих трудностей было разрушительное наследие революционных потрясений. Если бы Александру Шаргею удалось бы успешно работать весь отпущенный ему жизненный срок (а на момент американского полета на Луну ему было бы всего лишь 72 года); если бы ему не приходилось большую часть жизни скрывать свое имя как «белому» офицеру и «не высовываться»; если бы он мог принять предложение Королева присоединиться к ГИРДу; если бы самого Сергея Павловича не угробили до времени энкавэдэшные пытки; если бы не сотни таких «если», то идейный задел русской космонавтики был бы настолько велик, что всех денег американцев не хватило бы, чтобы нас обскакать. Да и вряд ли бы у американцев были такие технологические возможности — не случилось бы Гитлера, и немецкие инженеры работали бы над своими ракетами в Германии, а уж «русские прусских всегда бивали».

Так что наша неудача в «лунной гонке» не была предрешена. Феноменально гениальные идеи первокурсника царского политеха подтверждают, что в ХХ веке Россия была на пороге впечатляющего научно-технического рывка, лишь часть которого мы увидели в советский период (а часть, как вертолёты Сикорского, телевизоры Зворыкина была обречена появиться в изгнании). Так что трагическая история юного царского офицера, ставшего посажёным отцом американской лунной программы, должна нас выучить простому уроку: Россия нуждается в развитии без потрясений и революций — и чем дольше, тем лучше.

Что читать об Александре Шаргее:

1) Гаркуша, А. Т. Стрела летящая. — М.: Московский рабочий, 1993;

2) Кондратюк, Ю. В. Тем кто будет читать, чтобы строить // Пионеры ракетной техники: соч. 1918–1919; публ. 1938 / Под ред. Т. М. Мелькумова; Институт истории естествознания и техники АН СССР. — М.: Наука, 1964;

3) Кондратюк, Юр. Завоевание межпланетных пространств. — Новосибирск, издание автора, 1929 (2‐е изд. 1947, Оборонгиз);

4) Романенко, Б. И. Звезда Кондратюка-Шаргея. — Калуга: Калужская облорганизация Союза журналистов России. 1998.

Георгий Флоровский

Догмат и история

Осенью 2014 года я представлял свою книгу о «Русской Весне» в одном из лучших московских книжных магазинов «Циолковский». Среди разложенных на прилавках гор интереснейших книг, моё внимание привлекли лежавшие рядом тома разного формата, с разными обложками, но почти идентичными названиями «Преподобный Максим Испведник. Полемика с моноэнергизмом. Полемика против монофелитства».

Ещё с прочитанной в 18 лет книги протоиерея Георгия Флоровского «Восточные Отцы V–VIII веков» я полюбил творчество величайшего православного философа и богослова — преподобного Максима, а потому начал рассматривать обе книги, сравнивать, убедился, что хотя их готовили одни и те же переводчики — они совершенно разные.

И вдруг… осознал парадоксальность, если не сказать — абсурдность этой картины. В начале XXI века, вместо того, чтобы говорить с уже подошедшими слушателями о всех нас касающихся событиях на Украине, я разглядываю переводы древних трактатов о вроде бы уже не актуальных для нас спорах. А толстенные книги с этими трактатами выложены на самом видном месте в модном, в чем-то даже хипстерском, магазине. А, значит, книгопродавец рассчитывает, что они привлекут не только моё внимание и будут проданы.

Потом я вспомнил другие книжные магазины с выраженной гуманитарной составляющей. И осознал, что всюду на полках стоят произведения святых отцов, древних византийских богословов. Что они занимают значительную часть нашего книжного мира и книжного рынка. Это ситуация отнюдь не нормальная — в книжных магазинах Европы таких отделов, да ещё и на много полок, попросту нет. Даже в Греции вы легко найдете Гомера и Платона и на древнем языке и в новогреческом переводе, а вот византийских авторов придется поискать — найти собрание сочинений Ленина в Афинах гораздо проще.

Подчеркнутая любовь к византийскому наследию; желание и умение нашего образованного человека читать святых отцов и авторов византийцев; желание ученых и переводчиков их переводить; тот факт, что в споре «грешно ли смеяться» решающим аргументом может стать цитата из Иоанна Дамаскина — всё это особенность нашего и только нашего интеллектуального пейзажа. Уникальная особенность нашей современной духовной культуры.

Этой особенностью, своеобразным культурным переворотом, произошедшим в русской мысли в середине ХХ века, мы обязаны одному человеку — протоиерею Георгию Васильевичу Флоровскому (1893–1979), выдающемуся богослову, историку мысли и яркому публицисту.

Сказать, что творчество Флоровского совсем неизвестно нашему образованному обществу — нельзя. Кто-то, как я, изучал труды отцов по его книгам, писавшимся в молодые годы, когда молодой философ-белоэмигрант, получив приглашение преподавать патрологию в богословском институте в Париже, изучал эту науку едва ли не одновременно со своими студентами. Приходил на лекцию с тем, что прочел и узнал буквально вчера. Плодом этой учебы-изыскания и стали книги «Восточные отцы IV века» и «Византийские отцы V–VIII веков». Но вот парадокс, до сих пор эти два тома Флоровского являются лучшим, по-настоящему ярким и цельным изложением учения Отцов, наиболее близким к оригиналу слепком их мысли.

Кто-то помнит сложные отношения Флоровского с евразийским идейным течением: от участия в совместных проектах и гордого «мы, евразийцы» в некоторых статьях — до решительного размежевания в жестком эссе «Евразийский соблазн». В этой знаменитой статье философ упрекнул недавних соратников в том, что, залюбовавшись «жизнью», кипящей в Советской России, «евразийцы» забыли о Правде: «а бывает ведь и злая жизнь». Что, дав в слове «Евр-Азия» решительный перевес корню «Азия», «евразийцы» тем самым забыли не о Западе, не о его латинстве и протестантстве, атеизме и масонстве, а о Христе, о Христианстве, которое является основой всех цивилизаций европейского корня: и Западной, и Византийской, и Русской. Если Запад отрекается от Христа, он отрекается от европейского в себе. Для православной же России такое отречение, растворение в многоконфессиональных азиатских просторах было бы равнозначно потере самой себя.

При этом назвать Георгия Флоровского «западником» можно было бы лишь с очень большой осторожностью. Да, в жизни он сделал довольно успешную карьеру профессора Гарвардского и Принстонского университетов — стал кумиром молодых американских славистов. Но надежды русских эмигрантов «первой волны», что, вместе со знаниями, они принесут на Запад и любовь к России, остались тщетными. Да, Флоровский активно участвовал в зарождении экуменического движения, в котором, как он надеялся, христианам Европы и Америки удастся найти и отстоять свои общие истоки, некогда