Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров

рассуждать не только об операциях «флот против флота», но и об операциях «флот против берега», то есть о возможности непосредственного воздействия советского флота на территорию вероятного противника. В борьбе за морскую мощь, используя исключительно инструменты «холодной войны», СССР, руководствуясь стратегией адмирала Горшкова, безусловно, переиграл США.

С конца 1970‐х американцы вынуждены были сменить стратегию на, как это ни парадоксально, континентальную. СССР была навязана война в той едва ли не единственной стране мира, где «аргумент Горшкова» никакого значения не имел — в Афганистане. Ограниченный контингент советских войск (ОКСВА) в Демократической Республике Афганистан увяз в наземной и «стингерной» войне. Само принятие вызова на этом театре военных действий (ТВД), где СССР не обладал инструментами ограниченного вмешательства в виде флота, оказалось поражением. Затем тот же политический обходной маневр был проведен в космосе, точнее говоря — в «пиаре»[45]… Американцы создали миф о Стратегической оборонной инициативе (СОИ), создав мнимую на тот момент опасность нивелировки советского ядерного превосходства. Проиграв как «талассократия», американцы попытались отыграть позиции в качестве «аэрократии» и «космократии».

На этом направлении и попытался оказать им противодействие маршал Николай Васильевич Огарков, разработавший несколько программ, в том числе: создание высокоавтоматизированных систем управления советскими вооруженными силами; создание политической угрозы Европе с помощью размещения против неё ракет средней дальности; укрепление сил противовоздушной обороны (ПВО); планирование превентивных ударов.

Всё это была совершенно справедливая постановка вопросов, но она исходила из неверных предпосылок. А именно — из доверия той эскалации, на которую пошли в 1980‐х гг. проигравшие классическую «холодную войну» США. Советские военные стратеги начала 1980‐х готовились к настоящей войне, имея дело с грандиозным политическим блефом и одновременно увязнув в горной войне на третьестепенном направлении, — впрочем, в этом не было ни малейшей вины начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР первого заместителя Министра обороны (МО) СССР Н. В. Огаркова (скорее, он и его идеи стали заложниками этой ситуации). Вместо того чтобы инвестировать в победу (а инвестиции в ВМФ были именно инвестициями в победу), советская военная машина вынуждена была инвестировать в собственное поражение. Выиграть чужую войну адмирал Горшков уже не мог.

Основой морской доктрины адмирала Горшкова было понимание флота не только как военного, но и как политического инструмента. Мощь военного флота, его готовность нанести поражение флоту противника, сорвать ракетно-ядерный удар с морских направлений и нанести свой собственный, является не самоцелью, а политическим инструментом укрепления мощи государства.

Чем сильнее флот великой державы, тем большего она может добиться, не прибегая к вооруженной силе, или локализовав её применение. Напомним ещё раз собственные слова адмирала Горшкова: «Единственный вид ВС, который способен активно поддерживать нашу политику в холодной войне мирного времени — это флот». Сегодня этот завет строителя великого океанского флота России актуален как никогда.

В своём основополагающем теоретическом труде «Морская мощь государства» адмирал С. Г. Горшков остро критиковал не изжитую и по сей день среди наших государственных мужей и военных теоретиков «флотофобию», мнение, что «сухопутной России» флот, и, тем более, океанские амбиции не нужны и не по карману. Распространение этого предрассудка Горшков прямо связывает с «многовековой пропагандой враждебными России государствами во главе с Англией идеи о бесполезности для крупной континентальной державы иметь интересы на море. Чтобы придать убедительность такой пропаганде, широко использовалась клевета, будто русские — не морская, а сухопутная нация, что им чуждо море и они неспособны к мореплаванию». Горшков разоблачает эту ложь. На деле: «флот не участвовал только в двух из 33 войн, которые вела Россия за 200 лет, предшествовавших Первой мировой войне (Венгерский поход 1849 г. и Ахалтекинские экспедиции 1877–1879 гг.)» (Горшков, С. Г., 2017: с. 130).

Адмирал подчеркивал, что «государства, не располагавшие военно-морскими силами, не могли длительное время занимать положение великих держав», при этом «страны, население которых было связано с мореходством, раньше других становились сильными в экономическом и военном отношении» (Горшков, С. Г., 2017: с. 116). Тут можно добавить, что история знает множество примеров небольших государств, игравших в ней, благодаря своему флоту, непропорционально крупную роль, равно как и немало территориально огромных держав, становившихся без флота геополитическими карликами. Морская мощь — это нелинейный мультипликатор силы, многократно увеличивающий могущество любой нации.

И это не удивительно, ведь, как подчеркивал С. Г. Горшков: «Материки — это, по существу, гигантские острова, общая площадь которых едва достигает 150 млн кв. километров. Их окружает, связывает между собой и держит во многих отношениях (в частности, в климатическом) в постоянной зависимости Мировой океан, поверхность которого равна 350 млн кв. километров» (Горшков, С. Г., 2017: с. 116).

Представляя собой не часто встречавшийся в позднесоветский период тип военного командующего — интеллектуала, Сергей Георгиевич может считаться основателем океанического направления русской геополитики, рассматривающего Россию не как сухопутную, но как океанскую державу.

Американцы о нём говорили: «русский Мэхэн». Чем же было обусловлено столь лестное сравнение с одним из основателей мировой геополитики американским адмиралом А. Мэхэном? Да, Горшков написал выдающийся теоретический труд «Морская мощь государств», в котором стратегическое значение флота было поднято на большую высоту. Да, в период открытых гонений на геополитику и на проблематику военной мощи, в период отупляющей миролюбивой риторики болтунов из цековского агитпропа, адмирал взял одно из наиболее проклинаемых этим агитпропом понятие «морской силы» («мэхэновщину и коломбовщину») и придал ему «советское» звучание. Но всё это было не более чем восстановлением традиций русской геополитики дореволюционной эпохи, в частности идей Н. Л. Кладо.

Однако теоретическое мышление С. Г. Горшкова очевидно шло дальше концепций морской силы XIX и даже XX веков. Он показал и флоту, и геополитической мысли новые горизонты, связанные с уникальным в геополитике осмыслением природы и значения Мирового Океана. Именно Океан, а не море является центром геополитической рефлексии Горшкова.

Чтобы понять особенности этой школы, нам необходимо будет зафиксировать ту традицию англосаксонской морской геополитики, от которой Горшков отталкивался. В рамках англосаксонской парадигмы Альфреда Тайера Мэхэна море понимается как безличный и бескачественный коммуникатор, аналог ньютоновского однородного и бескачественного космоса. Море — это пространство, с помощью которого удобно соединить пункт А и пункт Б кратчайшим путем. Тот, кто господствует над этим пространством, тот господствует и над всеми возможными путями, проведенными через него. Кто господствует над возможными путями, кто удешевляет свои перевозки и удорожает перевозки противника, заставляя его двигаться обходным сухопутным путем, тот господствует над стратегической ситуацией.

У А. Мэхэна в его основном теоретическом труде «Влияние морской силы на историю» есть потрясающий по своей оскорбительности для моря образ. Он сравнивает Средиземное море эпохи Пунических войн Рима и Карфагена с пустыней: «Если бы Средиземное море было ровной пустыней, на окраинах