Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал

«Когда умирал мой отец, он оставил мне три завета: 1) никогда ночью не ходи один, 2) не доверяй своей лошади в чужие руки, 3) как бы ты хорошо ни жил со своею женой, никогда не отпускай ее одну, если с нею не можешь пойти сам. Будешь выполнять эти заветы, – сказал отец, умирая, – будешь жить хорошо и счастливо.

Я эти заветы нарушил, и жизнь моя постепенно стала тяжелой.

С молодой женой мы встречали первую пасху. Надо было нести ее святить. Я до этого времени не участвовал в этом деле. Сговорились с товарищем, что пойдем вместе. Я зашел к нему. Мне показалось, что он долго собирался, и я пошел сам. На меня напала собачья свадьба. Пасху мою растерзали и уволокли узел. На мне разорвали новые суконные брюки, вываляли меня в грязи и искусали ноги и руки. Я добрался домой без пасхи и весь израненный.

Я молотил, а ко мне пришел просить лошадь перевезти снопы брат жены. Мне не хотелось давать лошадь, но сам я поехать не мог, т. к. молотил. Пришлось дать. Вскоре пошел дождь – гроза. Молотьбу пришлось отставить. Я пошел посмотреть на свою лошадь. По скользкой и грязной дороге брат жены вез снопы на двух телегах. Моя лошадь была запряжена в первый воз и с грузом вытягивала его на горку. И вытянула. Тогда брат жены оставил ее отдыхать, а сам пошел с женой помогать своей лошади, которая не могла осилить подъема. Им ничего не удалось сделать, и брат жены перепряг в свою телегу мою лошадь, которая было совсем вывезла и этот воз, но поскользнулась, упала. Ей помогли, поддержали воз. Она передохнула минуты две, поднатужилась и вывезла воз. Она была у меня хорошая кобылка. Когда брат жены отпряг ее, она стала кататься и сделала выкидыш. Брат жены дал ей отдохнуть, вытер и запряг. Они поехали. А жеребенка он бросил в лесах. Я был в лесочке и наблюдал. Жеребенок был уже порядочный, можно было различить ноги, и он уже был в шерсти. Я взял его в мешок и подвесил в сарае. А лошадь мне привел брат жены уже поздно вечером. Чтобы я ни о чем не догадался.

Я опять припомнил завет отца. Как раз в это время выдавали замуж сестру моей жены. Жена умела шить, и ее попросили кое-что пошить невесте. Я отпустил ее, хотя у нас был грудной ребенок. Ребенка она взяла с собой и не являлась домой три дня. За мной много раз приезжали, чтобы и я ехал на свадьбу, но я торопился кончить молотьбу. На третий день, уже с некоторым беспокойством за жену, я отправился на свадьбу. Я не пошел сразу в избу, где веселились, а стал смотреть в окно. Я увидел, что жена танцует с одним молодым мужиком Адронькой. Потом жена шушукалась с ним. Я почувствовал недоброе. Потом я увидел, что она взяла ребенка и вышла. За нею пошел Адронька. Дело было вечером. Я тайком следил за ними. Они пошли в сарай, ребенка положили на сени, недалеко от входа, а сами завалились в угол, и я услышал, что у них началось.

Тогда я взял ребенка и тихонько унес его домой, никому не показываясь.

Когда Адронька и моя жена насладились сколько хотели, они пошли на свадьбу в дом. Но она не нашла сына, испугалась и тихонько заявила об этом жене брата жены, который брал у меня лошадь. У него в доме и была свадьба. Гости скоро разошлись. Жёны моя и брата с фонарем обыскали все, но ребенка не нашли. А я отдал его снохе и сказал, чтобы она никому не показывала его и не говорила. Женщины, ища выход, пошептались и что-то решили. После этого моя жена, как я потом узнал, залезла на печку и стала кататься и кричать дурным голосом, будто очень заболела. А эта Настя (жена брата) разбудила пьяного мужа Ваньку и сказала, что заболела Марья (моя жена). Муж мало чего понимал по пьянке, но хотел ехать за доктором за 20 км. Настя отговорила его и сказала: „Беги на гумно, принеси соломы. Мы истопим баню, я позову бабку, она вправит живот Марье, и все пройдет“.

Иван как очумелый кинулся на гумно и приволок соломы в баню. Настя затопила. Туда же перетащили и мою Марью и сделанную из тряпья куклу, вроде это мой сын. Настя побежала за бабкой. Пьяный Иван свалился спать.

Через некоторое время загорелась баня. (Ее сожгли бабы по уговору.) Сбежался народ. Возле бани лежала моя Марья раздетая и диким голосом кричала: „Сын, сын мой в бане“.

Тут молодые ребята кинулись в огонь. Человек пять обожглись, потому что пылало здорово, но сына моего не нашли.

На другой день я пошел на свадьбу, а меня встречали на улице люди и, любопытно глядя, спрашивали меня:

– Дмитрий Семенович, а ты ничего не знаешь?

– А что? – спрашивал я.

Некоторые говорили мне, а некоторые боялись и как-то жалели.

Я пришел на свадьбу. Жена моя возилась у печки, боязно поглядывала на меня и не знала, что делать. Гости сели за стол. Адронька тоже был здесь. Я как крестный отец сел рядом с невестой. Потом перешли гулять ко мне в дом.

Некоторые шушукались, как это, дескать, я на свадьбе гуляю, когда у меня сгорел сын. Я выпил водки и предложил выпить за здоровье жениха и невесты.

Когда все были в сборе, я попросил слово и рассказал про заветы отца, про жеребенка, который был у меня в мешке в сарае, и про жену, и про сына.

Я сказал невестке, и она принесла и показала сына. Все так и ахнули. Жена моя, Настя и Адронька не знали, куда деваться. Но я сказал, что хороший отец не допустит, чтобы у него погиб сын, выпил за его здоровье, и мы стали продолжать свадьбу.

Потом я поухаживал за женой Адроньки, которая была здесь, а когда свадьба перешла в дом Адроньки, я напоил его здорово, а когда его жена побежала в погреб за пивом, я пошел за нею, и там я отплатил Адроньке не меньше чем в два раза.

Когда закончили играть свадьбу, я сказал жене, что после того, как она поступила со мной и с сыном, у меня больше нет доверия к ней, и я уйду. Я сказал, чтобы она собрала мне в дорогу белье. Она