Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал

удалось. Мы втроем выпили две бутылки самогону и хорошо поужинали жареным салом, оладьями, колбасой, соленой капустой. Мы после этого некоторое время пели песни у гостеприимного литовца, знакомого нашего сержанта Соколова. К девушкам мы пошли в 10 часов.

В их землянке чисто и хорошо, постели хорошо убраны белыми простынями. Но было жарко, и я все открывал двери.

Дома Настеньки не оказалось. она была где-то в гостях. Примерно через час она с подругой и тремя литовцами вернулись подвыпившими. Литовцы вскоре ушли, девушки попели песни и легли спать. Семен приспособился с Зоей. Мы с Настенькой вышли за дверь, там мы целовались сколько хотим, я таскал ее на руках. Она была возбуждена, и когда я в известных местах у нее проводил руками, она теряла самообладание, падала на землю, где была, и как-то плотоядно и громко смеялась. Потом мы с нею дежурили до 3 часов ночи у телефона, потушив свет. Целовались мы до отвалу. Я почти раздел ее и обследовал каждый сантиметр ее тела, но трусы снять мне не удалось, и она мне не дала.

В три часа мы, уже усталые, легли спать не раздеваясь. И хотя наши ноги переплелись, но Настя с ходу стала засыпать и продолжала отталкивать мою руку. Я тоже отвернулся и уснул. Хотя это был не сон, а какое-то тяжелое полузабытье. В 6 часов утра мы ушли домой и сейчас же легли спать. Я весь день чувствую себя разбитым.

Поступил приказ о нашем переезде на новое место. Завтра уезжаем.

В Венгрии образовано временное правительство, которое подняло вопрос о перемирии с Советским Союзом и объявило желание бороться с немцами.

27 декабря 1944

Первый час дня. Последние минуты на «Ободке». Скоро уезжаем. Настенька на прощание пропела по телефону: «Мы с тобой не в первый раз встречались». Обещала писать и прислать фотографию. Трудно поверить в серьезность ее чувства.

По ночам от скуки и чтоб не хотелось спать, говорят по телефону что хочешь. Здесь и любовное воркованье, и лирическое пение, и почти не завуалированный пошлый разговор, и матерная ругань, и многое другое. Так и я, скуки ради, несколько раз поговорил с этой девушкой. Потом она пришла. Затем я один раз был у нее. Вот и все. Но у меня за всю войну это впервые. Я не любил вступать в знакомства и жил замкнуто.

29 декабря 1944 г.

С «Ободка» мы выехали часа в 3 дня. Часов в 7 были у Суворова. Лошадь у нас была только до «Утехи». Оттуда еще 12 км. Не доехав «Утехи» 4 км, мы зашли попутно в деревню, покушали вареной свинины и достали себе лошадь до Суворова. Оттуда тронулись сразу. Отъехав км 6, решили ночевать. Мы заехать хотели к мельнику, но попали к его соседу леснику. Дома были только две женщины. Седая литовка, пожилая женщина, и его жена, красивая, молодая, 24 лет. Леснику 67 лет. Его забрало НКВД. Женщины пустили нас сразу.

Было видно, что они нас боятся. Они приготовили нам ужин – сало, масло, хлеб, четвертинка самогону. Мы захотели достать еще самогону и пошли к мельнику. Самогону там не оказалось. Мы там поживились 1 кг прекрасного сала и хлебом. Когда мы ужинали, я заметил, что под потолком у печки висит огромная колбаса – телячий желудок, начиненный мясом и закопченный. Он теперь висел и высыхал. Весила эта штука кг 20.

Я подал мысль ребятам, что ее надо увезти с собой. Договорились уехать часов в 5 утра и прихватить с собой колбасу. Проснулся я, как мне кажется, часов в 5. Я тихонько разбудил взводного и ребят. Взводный запряг и стал выезжать, я подал ребятам пустой вещмешок. И когда ребята собирались снять колбасу и вытянуть ее в мешок, вышли из другой комнаты хозяйки. Ребята побоялись при них сделать это дело. Мы стояли с Аверкиевым на дороге и ждали ребят (Букатова, Бабаева, Садовина). Я был уверен, что ребята несут колбасу. Но они пришли с пустым мешком. Я назвал их трусами, и мы долго переругивались.

Аверкиевская лошадь не везла, и мы перед утром зашли в один хутор. Там мы позавтракали яичницей, и две девушки литовки, веселые и молодые, повезли нас дальше. Мы еще раза два заходили в хутора и достали хлеба, мяса, муку, сала.

Часов в 9 мы были на «Шомполе» и долго ждали комвзвода, сержанта Алексеева, и красноармейца Кутлова, которые пошли разыскивать лошадей. Вернулись они в 1‑м часу, пьяные до последней степени.

Мы стали собираться к отъезду, как в это время приехал на автомашине командир роты. Он был злой и бледный, распекал в землянке комвзвода, а потом выстроил нас и стал просматривать оружие. За грязную винтовку дал 5 суток ареста Букатову. У меня и др. были винтовки не чище. Он это видел, но нарядов и ареста не дал. Минут через 15 он нас увез. Мы с Букатовым попали в Мариамполе. Сгрузили вещи и вместе с командиром роты таскали их в баню. Оттуда км 3 шли пешком. Сегодня нас постригли. Мы вычистили оружие. Жить мы будем на КТС322 № 56. Кроме нас, будет еще 2 человека из 1‑го взвода. Мы с Букатовым должны обслуживать 7 км линии. Квартира хорошая. Небольшая комната и проходная кухонька с хорошей плитой. В комнате электрический свет. Неудобно то, что сюда постоянно будет заглядывать начальство.

Здесь больше чувствуется война. Уже за вечер 3 раза били зенитки. Сейчас теснота, т. к. у нас 8 человек.

31 декабря 1944 г.

Продолжаю жить в Мариамполе. Понемногу машины разъехались. Осталось всего 5 человек. Мы с Митей Букатовым уже обходили свою линию и работали на ней.

Сегодня канун нового года. Нам выдали по 100 гр. водки. Я сварил хороший ужин. Мы выпили, вспомнили родных и знакомых, поужинали.

Во время ужина к нам вошли трое литовских мальчиков, костюмированных и загримированных, в высоких бумажных шапках со звездами, вроде волхвов. Они пели литовские песни и поздравляли нас с Новым годом.

Мне немного грустно. Вспоминаются Тамара, Лида, Жора. Они сегодня будут встречать Новый год и, вероятно, вспомнят меня и выпьют за мое здоровье.

Хочется написать им письма, но пока к этой обстановке я не привык.

10 часов вечера. Мечтается. Родная моя Тамара, помнишь ли ты обо мне?

2 января 1945 г.

День первого января прошел бледно, в работе. Я перебирал замерзшую и перемешанную с навозом картошку.

Вечером