Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер

– Мир необходимо Затворить, Брат.

И тем самым достичь своего загадочного Абсолюта.

– Завещание Ковчега должно быть исполнено.

Стать самодвижущимися душами.

Всё именно так, как и утверждал этот несчастный Друз Акхеймион! Всё это время сатаханов Двор дивился Аспект-Императору, вновь и вновь пытаясь постичь смысл его озадачивающих действий, вновь и вновь приписывая ему грубые мотивы, присущие их собственным душам. Мог ли им овладеть демон? Был ли он «Кусифрой», как утверждали Фанайял и ятверианское чудовище? Но никому не приходила в голову возможность того, что он мог всего лишь воплощать определённый принцип, что он, подобно шранкам, мог попросту исполнять некий императив, впечатанный в саму основу его души.

Искореняя всё остальное…

– Круговорот душ должен прерваться, – сказал безгубый дунианин, его миниатюрное отражение из-за отсутствия губы выглядело как-то нелепо. – Человечество необходимо привести на грань уничтожения.

Твари, полоумные твари! Адепт Мбимаю почувствовал дурноту и головокружение – не столько из-за того, что ему довелось осознать нечто настолько безумное, сколько из-за того, что нечто настолько безумное может быть истиной.

Неужели всё так ужасно? Неужели твердыней человечества всегда было лишь заблуждение… невежество?

Как бы убивался бедный Забвири…

– И поэтому-то вы и обихаживаете меня, – молвило отражение Анасуримбора.

И, наверное, выглядел бы довольно забавно.

– Да, – признал обожжённый дунианин, его складчатая кожа нервировала даже в столь крохотном отражении. – Чтобы воскресить Не-Бога.

* * *

Вопящий хор немного утих, став чуть менее оглушительным.

Те Долгобородые, что находились на куртинах могучих стен, осмелились высунуться меж золотых зубцов, дабы как следует оглядеться, а те, что стояли в проломах, закричали, получив неожиданную передышку. Десятки тысяч шранков, скопившихся возле руин Дорматуз, внезапно умолкли. Квуйя рваной линией выступили из непроглядной завесы Пелены, обозначая себя сиянием семантических конструкций и соответствующим им вполне материальным высверкам и взрывам. Парящие Тройки Мисунсай меж тем оставались на своих позициях, волны их облачений вились и кружились, как чернила, растворяющиеся в воде. Их Нибелинские молнии яростными вспышками сметали с расстилающейся под колдунами равнины всякую жизнь. Шранки, подобно громадным рыбьим косякам, скользили меж росчерками магического света, бросаясь как к неприступным чёрным стенам, так и прочь от них толпами настолько плотными, что даже самые слабые Напевы учиняли среди них совершенно невероятную бойню. И хотя тесаками и выступали сверкающие колдовские устроения, работа эта ничем не отличалась от труда мясника.

Сыны Се Тидонна взвыли в унисон – вопль, который они на сей раз сумели услышать – и застучали мечами и топорами о поднятые щиты.

Обве Гёсвуран во главе своей Тройки вышел навстречу сынам Иштеребинта, считая этот поступок своей привилегией и обязанностью. Находящиеся рядом Тройки сместились вперёд, сопровождая его. Облачение из свинцово-серого войлока, несущее вышитый переливающимся золотом Знак его Школы, унимало колыхание шлейфов его одеяний. Сиял Свёрнутый Свиток Оараната, парящий над Луком и Стрелой Нилитара, опоясанных Кругом Микки. Около пятнадцати адептов Мисунсай шагнули в пустое небо на обоих флангах. Многие из них, подобно великому магистру, также несли на своих одеждах Знак Школы.

Однако среди квуйя лишь Килкуликкас сумел правильно оценить намерения приближающегося магистра и попытался предупредить Випполя Старшего, но безуспешно. Безумнорождённый крушил давящие друг друга толпы и, рыдая, выкрикивал имена своих давно умерших братьев. И так же вели себя и многие другие. Затерявшись в искалечивших их память утратах, они вновь переживали битвы, в которых им довелось сражаться тысячелетия назад, – Имогирион, Пир-Миннингиаль, Пир-Пахаль и другие. Они выкрикивали имена возлюбленных мертвецов, оплакивали горести и мстили за беды, что были старше человеческих языков.

Шлюхе было угодно, чтобы первым с великим магистром Мисунсай столкнулся Алый Упырь, ибо, учитывая свою знаменитую страсть к убийствам и разрушениям, Суйяра’нин попросту оказался далеко впереди своих товарищей. Попеременно то хихикая, то рыдая, он парил в небесах, облачённый в блистающую алую броню из зачарованного нимиля – знаменитый Оримурил, Рубеж Безупречности, который века тому назад люди Трёх Морей со страхом и завистью именовали Валом. Он взрывал землю Виритийскими Инфляциями, оболочками раздувающихся сфер расшвыривая кучки шранков, разлетавшихся по траекториям, зачастую проходящим всего в нескольких локтях от его обутых в сандалии ног. Казалось, он заметил людских колдунов, лишь когда те оказались прямо подле него – настолько глубоко он погрузился в себя. Нахмурившись, словно только что разбуженный человек, Алый Упырь парил в воздухе, наблюдая за тем, как адепты Мисунсай обступают его… а затем его взор упал на вышитый золотом Круг, украшающий грудь Обве Гёсвурана…

Защитные Аналогии Гёсвурана, предназначавшиеся для отражения стрел, камней и прочих мирских снарядов, ничем не могли помочь против Абстракций Суйяра’нина. Призрачная оболочка развеялась в дым, и Обве Гёсвуран, пылая, рухнул с небес, а его дёргающееся тело, разрезанное сверкающими Мимтискими Кольцами, ещё в воздухе распалось на части.

Вихрем явилась смерть… швырнув его сущность навстречу жаждущим чреслам Ада.

В последовавший за этим миг изумления и замешательства Суйяра’нин убил ещё одного адепта Мисунсай, а пока остальные отчаянно готовили ответный удар, прикончил ещё двоих. Оставшиеся восемь обрушили на ярящегося, облачённого в алый доспех нелюдя сокрушительный всполох Нибелинских Молний, охвативших того сплетением сверкающих ломаных линий и сбросивших потрясённого этим ударом Суйяра’нина с небес прямо в ревущие внизу мерзкие толпы – ибо его Обереги тоже предназначались лишь для защиты от копий и стрел.

И Алого Упыря не стало.

* * *

Словно мышка, шныряющая в тени плюющегося огнём кота, она стремглав неслась по усыпанной мертвечиной поверхности. Громадные камни дрожали от гневного рыка Скутулы. Пылающая жидкость плескалась вокруг, разбухая с шипящим сиянием.

Серва выпрыгнула из неё.

– А вот я чую одно лишь девичество! – тяжело дыша, крикнула она. – Быть может, это от тебя так несёт?

Схватившись за свисающую верёвку, она перебросила себя во мрак круговой галереи второго яруса.

Пламя яростным потопом следовало за ней, бурля и вздымаясь словно живое, рыщущее в её поисках существо. Крепко сжимая Исирамулис, она будто призрак скользила вперёд, уворачиваясь от его обжигающих щупалец, яркое сияние которых на миг вырывало из сумрака поблёскивающие конструкции и особенности здешнего обустройства. Она очутилась на истёртом временем помосте, мчась мимо созвездий сверкающих оранжевых бусин и всматриваясь в мир, вдруг ставший грубо сработанным лабиринтом. Плиты перекрытий оказались настолько перекошенными, что террасы и проходы были повсюду – частично образованные вздымающимися каменными блоками и наваленными на них грудами грязи и мусора, а частично деревянными конструкциями, причём столь гнилыми, что местами они свисали с потолка, как паутина, заполняя собой все галереи вплоть до золотых сводов атриума. В некоторых случаях по всей протяжённости яруса были обустроены четыре или даже пять деревянных террас, под каждой из которых были один над другим подвешены два, а иногда и три убогих обиталища. Казалось, будто целое царство, полное свирепых паразитов, обретается в нутре некого громадного и вместе с тем совершенно иначе устроенного существа, или, скорее, какой-то необратимо повреждённой структуры.