Королевская канарейка - Анна Кокарева

просил. Это было унизительно — и всё равно сладко. Хотя бы так. Я тогда себе ухо проткнул и серьги вставил — нонсенс, осквернение естества, вызов… хотел ещё больше подчеркнуть свою инаковость.

Потом, когда я обрёл власть над демонами — начал призывать демониц. Этим я и совсем нужен не был, но они позволяли всё, что хочешь, ни в чём не отказывали — лишь бы было уплачено кровью. Но резать я их не хотел — с чего бы? Ну рога, ну копыта… Девочки, как девочки… Сладкие. Но мысль продлить себя в мире демонов не привлекала, мягко говоря, и я сдерживался. Всегда делал это только наедине с собой, и тело, понимавшее, что это обман, никогда не отдавало всё до конца. Уставал и мучился из-за вечно горящих семенников, из-за непроходящего возбуждения. Думал о человеческих женщинах — но с ними не давало быть чувство вины.

А потом случилась ты, и всё стало хуже во сто крат. Я пытался использовать замену, суррогат, но это не приносило даже краткого облегчения.

И сейчас, когда ты рядом — это такая мука… зачем ты так, мы же хотим друг друга? Или ты думаешь, что полукровка осквернит тебя своим… семенем? Я бы предложил тебе то же, что эльфийкам, да не могу: я не сдержусь и возьму тебя, не смогу остановиться…

Господи, как хочется обернуться и погладить это девственное, никем не глаженное ушко, услышать, как сбивается его дыхание, как он стонет! Нет, нет, не оборачиваться, он всё поймёт. И так понимает.

— Что ты! Я… я не думаю так. Просто не могу, и всё, — постаралась говорить ровно.

И напряглась: не решит ли он всё-таки перейти к насилию?

Ганконер какое-то время молчал, потом тихо сказал:

— Конечно, не можешь… Не сердись, давай я провожу тебя.

На пороге своей спальни вспомнила, что Ганконер говорил про «хорошо и больно», и задумалась, что он всё-таки имел в виду, если не садист, но спросить постеснялась — поймёт, что только об этом и думаю.

62. Кошки-мышки

Где ночью ты была,

Душа моя?

© М. Петровых

На пороге Ганконер с нежнейшей издёвкой в голосе пожелал спокойной ночи и удалился, даже не попытавшись прикоснуться. Но я была умна:

— Иртханну, что я пить сегодня утро? Для сон? Принеси два… нет, три штука!!!

Мне принесли целый кувшин, и я старательно выхлебала половину. Если с одного стаканчика так хорошо сморило, то уж с такого количества я точно как младенец засну. Запоздало посетила мысль, не описаюсь ли во сне, подобно тому же младенцу, но уж с этим ничего сделать было нельзя.

Облегчённо вздыхающая, довольная своей сообразительностью ждала, когда сон нападёт на меня убийцей из-за угла, и лениво, цинично размышляла, зачем эльфийкам было вообще давать Ганконеру, если такие сложности с ним… проще сразу беловолосого взять. И только сейчас задумалась — Ганконер флейтист. Музыкальные пальцы, тренированные губы, особая чувствительность. Понимание инструмента, дыхания, ритма. Что ж, напали девочки на сладкое… Удивительно, конечно, что уши девственными остались… у меня бы не остались. Хотя, может, он так это делает, что больше ничего и не нужно. Любопытненько, да. Он ведь на ней, на флейте-то, восемьсот лет дудел. Так что да, в «хорошо» я верю. Но почему больно-то? Может, они потому уши и не трогали? Да ведь, прости господи, не больше же трандуилового? Тьфу, спать я буду или похабщина так и будет думаться?

— Иртханну, ты принести то, что утро я пить? Или другое? — спросила с подозрением и выяснила, что в комнате никого нет.

Иртханну куда-то смылилась. Ну и ладно, ну и хорошо, наконец-то одна побуду.

Сон не шёл. Зато сознание стало подкидывать мыслишки всякие. Интересно, как он на меня посмотрит, если я передумаю, протащусь через сад обратно (вроде там канав на пути не попадалось, авось дойду) и полюбопытствую именно на этот счёт? Скажу, что плохо спится и что много-то мне не требуется. Только то, что без ушей, а ушки пусть побудут девственными. Потому что «больно» мне не надо. Только «хорошо». Это ж какие у него будут глаза… Чорт, чего мне набодяжили? Нельзя так с романтичными кисоньками себя вести! Он аж покраснел сегодня, когда понял, что я невиннее, чем ему казалось! Устыдился! А я⁈ Да что ж такое, спать-то я буду?

Полежала, поворочалась. Сон не шёл. Подумалось, что если выйти и подышать, то полегчает. Встала тихонько и вышла. В темноте свернула направо, к террасе. Помнила, что там должны креслица стоять. Видно, плохо запомнила, где что, и, запнувшись, услышала сдавленное «Барук казад!». Эпично разлетелась, с ужасом думая, что камень твёрдый, а я мягкая, но была подхвачена.

— Сладкая, что ты бродишь в темноте? — Ганконер удерживал меня, слегка обнимая.

С благодарностью вцепилась в него, потому что ноги были как ватные — видно, зелье всё-таки немного подействовало, и затараторила:

— Ой, спасибо. Ты спас меня от разбитого носа.

— Ну, ты об мои вытянутые ноги и запнулась.

— Что ж ты молчал? Я ж человек, в темноте не вижу!

— Прости, прекрасная, задумался… Не ждал, что ты выползешь на поиски приключений, — голос стал очень медовым и оч-чень ехидным.

Я собралась мыслями и с достоинством ответила:

— Решила подышать перед сном.

— Не спится? А ведь мне уже доложили, что «госпожа велела принести три штука усыпляющего зелья!», — передразнил он голос какой-то из харадримок, — не помогло, желанная моя?

Ну всё, сейчас он меня троллить будет. Надо поменять тему.

— О чём можно так задуматься эльфу, разведчику, Владыке Тьмы, наконец, чтобы не ощутить приближения человечки⁈ — говоря, я одновременно и осознавала, что да, подозрительно, как будто специально для смеху запнуться дал.

— Об этой самой человечке, — голос Владыки был спокоен и нежен.

Так, что-то я плохо тему меняю, не туда свернула… ладно, зайдём с другой стороны:

— А что значит «Барук казад!»?

— «Твою мать!» на чёрном наречии.

Задумалась, что спросить ещё, но в этот момент Ганконер решил взять инициативу в свои руки и сам спросил очень смешливым голосом:

— Блодьювидд, а почему ты голая?

…!!!

Горестно спросила:

— Ты видишь в темноте?

— Ну конечно, вижу. Но я и на ощупь всё почувствовал. Так почему? — голос дрожал от смеха.

…!!!

Упавшим голосом ответила:

— Забыла одеться. Тут так темно… и это вроде как моя терраса… А мне не спалось, думала всякое. И вот.

Помолчала, думая, не стоит ли ещё чего сказать, и пришла к выводу,