Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - Адам Б. Улам

Запад был вынужден поддерживать определенные контакты с новыми руководителями России. Эта миссия была возложена на деятелей, занимавших не слишком высокое положение в собственной стране. Французский военный юрист, капитан Жак Садуль, был отправлен в Россию в тот период, когда правительства союзников полагали, что социалисты их стран скорее найдут общий язык с меньшевиками, большевиками и прочими социалистами, чем дипломаты. Садуль был одним из тех, кто симпатизировал большевистской России. Затем молодой шотландец, Брюс Локкарт, находившийся на службе его королевского величества, чья дипломатическая деятельность переплелась с романтической историей, о которой он пишет в своих воспоминаниях. И наконец, американец, Реймонд Робинс, официальный представитель Красного Креста, первый в длинной череде расчетливых американских дельцов, который, после некоторых раздумий, решил, что «с русскими можно иметь дело». В какой-то степени все трое испытывали непонятную тягу к большевикам. Их воспоминания (ценные свидетельства) передают неповторимую атмосферу романтизма, присущую первому периоду советской власти. Это было только самое начало страшного времени, связанного с террором, грабежами, разбоями, Гражданской войной. Да, большевистские лидеры без конца заседали на различных съездах и конференциях, но прежде всего они были бесстрашными и очень обаятельными людьми. Они являли собой удивительный контраст тем старорежимным профессиональным дипломатам, юристам и профессорам, которые преуспевали в период правления Керенского. Такие космополиты, как Троцкий и Коллонтай, с большим удовольствием разговаривали с иностранцами, посвящая их (не всегда искренне) в происходящее и даже разделяя с ними волнующие моменты своей жизни.[335]

Такой разговор приятно щекотал нервы обоим. Житель Запада мог ощутить нервное возбуждение от разговора с людьми, чьи имена приводили в панику степенную буржуазию. Большевики же испытывали тайное удовольствие от таких откровенных бесед с «агентами империализма», чьей целью было уничтожение советской власти.

Трудно сказать, насколько прочными были эти отношения. Западный «человек в Петрограде» понимал, что его правительство, фанатично приверженное правилам дипломатической игры, ослепленное идеологической ненавистью, отбрасывает возможность советско-западного сотрудничества. Робинс и Локкарт убедили себя, что, ухватись Вашингтон и Лондон за предложенную руку большевиков и предложи им помощь, Ленин откажется ратифицировать Брестский договор.[336]

Трудно представить, чтобы что-то могло повлиять на решение Ленина подписать мир с Германией, а большевики вроде Бухарина, стремившиеся к продолжению войны, категорически отказывались принимать помощь от «империалистических бандитов».

Так почему же большевики продолжали общаться с агентами правительств, которые, как они были убеждены, хотели уничтожить их режим? Для кого-то это было способом отдохнуть от тяжелых обязанностей, связанных с управлением государством, и от начавшейся борьбы за власть. Но конечно, не для Ленина. Западные нравы, лицемерный либерализм, парламентаризм вызывали в нем даже большее отвращение и неприятие, чем откровенный милитаризм и реакция. Громко провозглашаемые президентом Вильсоном цели, которые союзники преследовали в войне, являлись для Ленина постоянным раздражителем, и ему с трудом давались беседы с западными представителями союзников. Однако иного выхода не было: большевики оказались в безвыходном положении. Даже после ратификации договора не было никакой гарантии, что немцы не продолжат наступление и не установят марионеточный режим в Петрограде или в Москве.

Справедливости ради надо сказать: они бы наверняка нанесли решающий удар по классовому врагу и клочок бумаги не послужил бы для них преградой.

Большевистских лидеров периодически преследовали кошмарные видения: западные капиталисты (и это было бы вполне логично) заключают мир с германскими капиталистами, чтобы покончить с большевиками и спокойно разделить огромные территории Российской империи. Этот безумный страх заставлял Ленина и его соратников не просто терпеть присутствие западных представителей, а стараться установить связи с Западом. Они давали понять, что если Россия возобновит войну с Германией, то будет вполне уместной интервенция и высадка союзных войск в некоторых отдаленных районах Севера. Правда, в этом случае появлялась новая опасность: что, если союзники спровоцируют немцев выступить против большевиков? Итак, заигрывания с Западом сменялись оскорблениями. Когда президент Вильсон направил послание доброй воли народу России, съезд Советов не ответил на послание правительства Соединенных Штатов и обратился к «эксплуатируемым классам Североамериканских Соединенных Штатов». В обращении выражалась надежда, что в Соединенных Штатах, как и в других капиталистических странах, «трудящиеся массы… захотят сбросить ярмо капитализма». Зиновьев ликовал: «Мы дали пощечину президенту Соединенных Штатов».[337]

Ленин приобретал опыт дипломатических отношений в процессе решения проблем, связанных с внутренней политикой России. В трудные периоды, как, например, в июле 1917 года, «негодяи Чхеидзе и Церетели» становились «дорогими товарищами», к чьей помощи взывали во имя социалистической солидарности. Можно ли провести параллель между меньшевиками, столь глупо чувствительными к подобным призывам, и западными державами? Очень многое в истории советской дипломатии строилось на поиске таких параллелей.

Ратификация Брестского мирного договора происходила в Москве, которая после переезда туда Ленина и правительства стала столицей России. Переезд был продиктован требованиями времени и, вероятно, носил временный характер; но даже в 1921 году, после того как затихли звуки войны, советское правительство не вернулось на место рождения. Переезд в Москву происходил в условиях секретности. Пока поезд не отошел от вокзала, в вагоне, где ехал Ленин, не зажигали свет. Непредвиденная случайность могла обернуться серьезной опасностью: правительственный состав встретился с поездом, в котором находились моряки, те самые, которые занимались грабежами в Петрограде. Несколько дней назад правительственные войска были вынуждены разоружить их. Пулеметы, установленные на платформах правительственного поезда, были направлены на вагоны с взбунтовавшимися моряками. После переговоров моряки согласились сдать оружие и «под дулами пулеметов» дали возможность поезду проследовать дальше в Москву.