О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

можно пожелать, чтобы он вел свои изыскания все дальше назад, в поисках следов так называемых внутриматочных переживаний; ведь в ходе этого смелого предприятия он, пройдя через «Сидпа-бардо», доберется с изнанки до последней главы предшествующего раздела — «Чьенид-бардо». Исходя из нынешних биологических представлений, такой шаг вряд ли, пожалуй, увенчался бы успехом, поскольку тут необходима совершенно иная философская подготовка, нежели та, которой располагает естественно-научная точка зрения. Но, случись нам вправду обнаружить хотя бы следы субъекта переживания, последовательное движение вспять позволило бы выдвинуть предположение о существовании доматочной преджизни (praeute-rinen Vorlebens) — настоящей жизни в состоянии бардо. Увы, дело не пошло дальше предположений о следах внутриматочных переживаний, даже пресловутой «родовой травме» суждено, похоже, оставаться прописной истиной, которая, вообще говоря, объясняет не больше, чем утверждение, будто жизнь есть болезнь с неблагоприятным диагнозом: ведь она всегда приводит к летальному исходу.

843 Таким образом, фрейдовский психоанализ в своих основных достижениях застрял на уровне переживаний, описанных в разделе «Сидпа-бардо», то есть среди сексуальных фантазий и тому подобных «несовместимых» влечений, вызывающих страх и иные аффективные состояния. Но все же фрейдовская теория представляла собой первую на Западе попытку разведать ту область душевной жизни, которая в тантристском ламаизме соответствует разделу «Сидпа-бардо» (в известном смысле это движение изнутри, из области животных инстинктов). Вполне оправданный страх перед метафизикой не позволил Фрейду углубиться в «оккультное». Кроме того, если уж принимать психологию «Сидпа-бардо», состояние сидпа характеризуется крепким ветром кармы, который гонит умершего дальше и дальше, в сторону места нового рождения; это состояние не дает отступать, ибо, в сравнении с состоянием чьенид, оно ограничено упорным стремлением вниз, в область животных инстинктов и нового физического воплощения. Иначе говоря, тот, кто исследует бессознательное из сугубо биологических предпосылок, застревает в области инстинктов и уже не может выйти за ее пределы в ином направлении, кроме обратного, — к физическому существованию. Потому-то плодом фрейдовской теории попросту не могло не стать преимущественно негативное отношение к бессознательному: оно трактуется как «всего-навсего существующее». При этом такое отношение к душе свойственно Западу в целом, только здесь оно выражено яснее, недвусмысленнее, беспощаднее и грубее, чем отважились высказываться другие. По сути же, они думают приблизительно сходно. Что касается значения деятельности «духа», будем лишь надеяться, что он обретет бо́льшую убедительность. Но даже Макс Шелер[820] с сожалением признал, что усилия этого духа в лучшем случае сомнительны.

844 Можно, наверное, согласиться с тем, что западный рационалистический дух впал благодаря психоанализу прямиком, так сказать, в невротическое состояние сидпа, где угодил в неизбежный застой вследствие некритического допущения, будто всякая психология есть дело субъективное и личное. Тем не менее, в результате этого вторжения мы сделали хотя бы один шаг в тыл нашему сознательному существованию. Теперь, когда мы о том знаем, имеется указание на правила чтения «Бардо Тхедол»: этот текст нужно изучать в обратном порядке. Если при помощи западной науки нам в какой-то мере удалось постичь психологический уклон раздела «Сидпа-бардо», то теперь нужно приступать к следующей, более высокой задаче — к объяснению предыдущего раздела «Чьенид-бардо».

845 Состоянию чьенид присущи кармические иллюзии, те, что вызываются психическими остатками (или заслугами) предыдущей жизни. Восточное представление о карме есть своего рода учение о психической наследственности, исходящее из гипотезы реинкарнации, а в конечном счете сводимое к положению о вневременности души. Ни наша система знаний, ни наш рациональный склад ума не в состоянии воспринять подобное представление. Для нас тут слишком много всяких «если» и «но». Прежде всего, мы крайне мало знаем о возможностях существования индивидуальной психики за чертой смерти — так мало, что не можем даже вообразить, каким могло бы быть доказательство чего-либо из этой области. Кроме того, нам слишком хорошо известно, что по причинам теоретико-познавательного характера такое доказательство невозможно, как и доказательство бытия Бога. Поэтому можно с осторожностью принимать понятие кармы лишь в той мере, в какой оно в самом широком смысле может пониматься в качестве психической наследственности вообще. Психическая наследственность и вправду существует, это наследование таких психических признаков, как предрасположенность к заболеваниям, свойства характера, способности и т. д. Психическая природа таких явлений не несет никакого урона, даже когда наша естественно-научная мода сводит ее к якобы физическим условиям (строению клеток). В жизни немало того, что оказывает преимущественно психическое воздействие на человека, а также имеются и такие наследственные черты, которые выражаются в первую очередь физиологически, то бишь физически. Среди психических наследуемых комплексов имеется при этом особая их разновидность, не ограниченная в главном ни семейной, ни расовой наследственностью. Это всеобщие духовные предрасположенности, под которыми следует понимать своего рода формы (платоновские eidola — «идолы», образы), служащие духу образцами для организации психических содержаний. Эти формы можно назвать категориями, по аналогии с логическими категориями, этими повсеместно наличными, насущными предпосылками мышления. Только наши «формы» будут категориями не рассудка, а воображения. Плоды фантазии в самом широком смысле всегда наглядны, и потому ее формы изначально носят характер образов, причем типических образов, которые я по этой причине вслед за Августином называю архетипами. Настоящим кладезем архетипов выступают сравнительные исследования религии и мифологии, а также психология сновидений и психозов. Поразительный параллелизм указанных образов и выражаемых ими идей нередко служит отправной точкой при построении самых смелых гипотез о переселении народов, хотя гораздо уместнее было бы обсуждать удивительную однородность человеческой души во все времена и во всех странах. По сути, архетипические формы фантазии спонтанно репродуцируются всегда и всюду, не вызывая ни малейшего подозрения в непосредственном заимствовании. Исходные психические связи отличаются таким же удивительным единообразием, которое свойственно структурным связям зримого тела. Архетипы суть нечто вроде органов дорациональной психики. Это постоянно наследуемые, всегда одинаковые формы и идеи, лишенные специфического содержания. Последнее возникает лишь в индивидуальной жизни, где личный опыт облекается именно в эти формы. Не существуй эти архетипы везде и всюду в тех же самых формах, как можно было бы объяснить, например, тот факт, что книга «Бардо Тхедол» почти в каждом своем предложении утверждает, будто мертвые не знают, что они мертвы? Схожее утверждение столь же часто встречается в наиболее вульгарной и некультурной спиритической литературе Европы и Америки. Мы встречаем это утверждение уже у Сведенборга[821], но его сочинения все же известны не столь широко, чтобы любой обыкновенный медиум им прилежно следовал. А предполагать связь между Сведенборгом и «Бардо Тхедол» вовсе немыслимо. С древних времен принято верить, что мертвецы просто продолжают вести земную жизнь — и по этой причине часто не подозревают, что стали бестелесными