Принц приливов - Пэт Конрой

Сейчас Люк один двигал клетку к дому. Колеса вязли в раскисшей земле, а левое предательски скрипело.

Рэнди Томпсон получил свое гнусное удовольствие. Его сперма перемешалась с моей кровью. Я громко закричал. Он отвалился от меня, по-прежнему держа нож возле моего горла.

— А теперь, Томми, скажи, как ты хочешь умереть? Чего боишься сильнее: ножа или пушки?

Бандит припечатал меня спиной к стене. Револьвер был приставлен к моей голове, а нож замер напротив моего паха.

Рэнди приблизил лезвие к моим яичкам.

— Думаю, это страшнее. Да, Томми? Можешь не отвечать. Я так и думал. Сейчас я отрежу тебе яйца и дам подержать. Они же тебе больше не нужны, правда? Как ты думаешь, Томми? Я буду постепенно отрезать от тебя разные ненужные кусочки. Здорово я отделал тебя в задницу. Теперь ты мой. Так что тебя найдут с моим подарочком в заду.

Я закрыл глаза и широко раскинул руки. Лицо преступника было совсем рядом. Он целовал меня, запихнув свой язык мне в рот. В это время моя рука соприкоснулась с куском холодного мрамора. Глаза Рэнди оставались открытыми. Он лобызал меня, а мои пальцы сомкнулись вокруг мраморной шеи Пражского младенца, статую которого отец похитил в Германии из церкви патера Крауса.

Саванна и мать рыдали в своих комнатах.

— Том! — вновь позвала мать; от ее голоса у меня разрывалось сердце.

Колесо снова скрипнуло, после чего у задней двери послышался какой-то тихий звук. И вдруг в нее громко постучали, как будто к нам зашел сосед.

— Не двигайся, Томми. Вякнешь хоть слово, и ты покойник, — шепнул Рэнди Томпсон.

Из материнской комнаты, застегивая на ходу брюки, вышел Калланвольд. За ним на кровати я заметил совершенно голую мать. Она лежала, прикрыв ладонью глаза. Следом за великаном показался толстяк. Он был в майке и трусах, из которых выпирал теряющий эрекцию член. Оба заняли позиции напротив двери, наведя на нее револьверы.

— Беги, Люк! Беги! — крикнула мать.

Калланвольд стремительно распахнул дверь и увидел открытую решетку клетки. Существо, изнасиловавшее мою мать и надругавшееся над ней еще и морально, встретилось с бенгальским тигром.

Рэнди Томпсон оторопел. Его взгляд остановился на клетке. Оттуда, из полумрака, выскочил Цезарь.

Между прыжком тигра и воплем Калланвольда прошло не более секунды. Великан попятился назад, но тут когти Цезаря впились ему в лицо. Рэнди Томпсон направил на тигра свой пистолет. Он и не догадывался, что моя правая рука сжимает мраморную статую так, словно это была знаменитая бита марки «Луисвилл слаггер». Пока Цезарь расправлялся с насильником моей матери, по гостиной полетели сгустки мозга Рэнди Томпсона. Мой яростный удар почти снес ему голову. У меня во рту еще оставалось ощущение от его языка, и это добавляло мне злости. Я молотил по лицу Рэнди Томпсона до тех пор, оно не перестало напоминать человеческое. С холодной сосредоточенностью я вгонял осколки черепа в остатки его серого вещества.

Флойд Мерлин вопил и палил куда попало. Одна из пуль угодила Цезарю в плечо, оттуда потекла кровь. Придавленный тигром Калланвольд тихо стонал, пока Цезарь не качнул лапой и не располосовал ему горло. Флойд Мерлин продолжал пододвигаться к двери, голося и стреляя. Наш дом превратился в сущий ад, где к запаху смерти примешивался сладковатый запах человеческих мозгов и где по радио звучала песенка Джерри Ли Льюиса. Это была последняя музыка, которую Флойд Мерлин слышал в своей жизни. Не знаю, успел ли он понять, что вместе со своими дружками совершил грубейшую ошибку, посмев вторгнуться в дом Винго. Толстяк еще надеялся улизнуть. Он выпустил последнюю пулю в тигра и тут заметил меня. Моя рука по-прежнему сжимала статую Пражского младенца. Я метнулся влево, наперерез Флойду. Но смерть он принял не от меня. В это время из своей комнаты выбежала Саванна. Девчонка, которую Флойд Мерлин счел легкой добычей, подскочила к нему, приставила к паху заряженный дробовик и нажала курок. Выстрелом толстяка расчленило надвое. Мне в лицо хлынула его кровь и куски внутренностей. Люк проскочил мимо со стулом в руках, который он прижал к тигриной морде.

— Стой на месте, — велел Люк сестре. — Я сейчас загоню Цезаря в клетку.

— Давай, иначе я и Цезаря отправлю к праотцам, — пообещала всхлипывающая Саванна.

Раненый тигр повернулся и поковылял к Люку. Челюсти Цезаря были в крови. Он пострадал не меньше нас и не понимал, что произошло за эти бешеные секунды. Увидев стул, тигр взмахнул лапой и сломал переднюю ножку. Однако Люк упрямо подгонял его к задней двери.

— Давай, парень. Возвращайся домой, Цезарь. Ты хорошо поработал.

— Люк, Цезарь умирает, — раздался голос матери.

— Нет, мама. Не говори так. Прошу тебя, не говори. Он нас спас. Теперь мы должны помочь ему.

Тигр брел к задней двери, оставляя кровавые следы, напоминающие странные розы. У клетки он обернулся и вошел в знакомое и надежное пространство. Люк захлопнул дверцу и запер ее.

Мы не могли смотреть друг другу в глаза. Мы просто повалились на пол и плакали навзрыд, словно сокрушенные ангелы. Снаружи бесновался ветер, радио продолжало передавать веселую музыку, не испытывая к нам ни малейшего сострадания. Мы горько рыдали, перепачканные кровью преступников. Она была не только у нас на руках и лицах. Стены, мебель, пол — везде остались следы жуткого побоища. Рядом со мной валялась статуя младенца Иисуса, целая, но тоже окровавленная. Менее чем за минуту мы с помощью тигра убили трех насильников, принесших в наш дом хаос и разрушение. Этому деянию суждено было переместиться в безжалостную череду наших будущих кошмаров. Мы уничтожили трех мерзавцев, однако в наших снах они будут восставать из праха и тысячу раз насиловать нас снова. Мир ужаса сделает их бессмертными, возродит их изуродованные тела. Они будут являться к нам в обличье злых правителей, мародеров и завоевателей, мы вновь ощутим на себе их дыхание и услышим треск разрываемой на нас одежды. Изнасилование — это преступление против сна и памяти, навечно застревающее в подсознании. На протяжении жизни каждого из нас эта страшно убитая троица будет снова и снова учить нас стойко выносить страдания. Телесные раны заживут, а вот ущерб, нанесенный нашим душам, скорее всего, будет невосполнимым. Жестокость пускает в сердце глубокие корни; она неизменно цветет, не зная смены времен года.

Мое тело сотрясалось. Мне было недостаточно просто закрыть глаза. Я прижал к векам ладони, не сразу сообразив, что они густо перепачканы кровью Рэнди Томпсона. Я чувствовал, как из меня на пол вытекает его сперма. В общем-то, он сказал правду: что-то во мне всегда будет принадлежать ему. Даже теперь, когда самого Рэнди уже нет в живых. Он испоганил и уничтожил целый пласт моего отрочества; он похитил мою картину мира, управляемого Богом, где небо и земля были актом божественного творения и проявлением божественной радости. Рэнди Томпсон осквернил мое представление о вселенной, с чудовищной наглядностью продемонстрировав, что не стоит верить пустым сказкам о рае.