Сирена морских глубин - Суми Хан

скоро нагнать девушку. Чунчжа тяжело дышала, взгляд ее обезумел. Юноша забрал из ее рук поводок, на конце которого визжал поросенок.

У дома Чунчжу караулила группа хэнё в мокрой одежде, окруженная кудахчущими курами.

– Наконец-то ее дочка явилась!

– Она успела?

– Быстрее, быстрее!

Дверь дома распахнулась, заставив женщин умолкнуть, и на пороге показалась бабушка.

– Что случилось?! – бросилась к ней Чунчжа. – С мамой все в порядке?

С ее волос на крыльцо капала вода. Суволь помог ей снять короб.

Пожилая женщина взглянула на юношу и поросенка, затем посмотрела вниз, на темную лужицу воды, натекшую им под ноги. Ничего не сказав, она втащила внучку внутрь и захлопнула за собой дверь.

Во внезапно наступившей полутьме Чунчжа точно ослепла. Она зажмурилась, а бабушка втолкнула ее в комнату, служившую всей семье спальней.

На мамином тюфяке лежала женщина, которую девушка не узнала. Рядом с ней, прижавшись друг к другу и заходясь рыданиями, сидели младшие сестра и брат Чунчжи. Седовласая женщина перебирала в руках четки. Маленькая девочка трясла над распростертым телом погремушкой.

Когда шаманка почувствовала присутствие Чунчжи, она прекратила священнодействовать и жестом велела ей приблизиться.

Чунчжа, мотая головой, упала на колени. Это распухшее лицо принадлежит не ее матери. На маминой подушке покоится голова незнакомки.

Прозвучал голос бабушки, чересчур громкий:

– Твоя старшая, Чунчжа, вернулась.

Эта незнакомка не могла быть матерью Чунчжи. На тюфяке лежало какое-то усохшее, покрытое синяками создание. Мама никогда не ложилась днем. Мама никогда не болела. Чунчжу затрясло. Незнакомка попробовала открыть опухшие глаза. С окровавленных губ сорвалось одно-единственное слово:

– Чунчжа…

Бабушка подтолкнула внучку локтем:

– Отвечай, живо!

Чунчжа опять замотала головой, пытаясь подняться, отшатываясь от лежавшей на полу самозванки. Бабушка потянула ее вниз. Прежде чем накрыть рукой Чунчжи руку женщины, она вытерла влажную ладонь девушки о свою одежду.

Женщина на тюфяке кашлянула. На губах у нее выступила розовая пена. Глаза незнакомки были устремлены на нечто за плечом Чунчжи. Девушка оглянулась, но ничего не увидела.

Женщина крепко сжала руку Чунчжи своими пальцами.

– Поросенок?

Это был голос матери. Ошибки быть не могло. Чунчжу захлестнул ужас.

– Я… п‑привела хорошего, жирного. Он на улице.

Девушка с трудом сдержала рвоту. Она растирала руки матери, которые на ощупь казались ледяными. Та снова сжала ее пальцы. Нет, всё, безусловно, закончится хорошо. В маминых руках еще столько силы.

– Славная девочка… – Голос женщины стих, и глаза ее закрылись.

Чунчжа затрясла мамину руку, по-прежнему сжимавшую ее пальцы.

– Мама! – пронзительно вскричала она.

Та опять открыла глаза. И посмотрела на Чунчжу так, словно хотела сказать что-то еще, но с ее губ не сорвалось ни звука.

Рука, которую держала Чунчжа, обмякла.

Увидев выходящих из дома Чунчжи седовласую женщину и девочку, Суволь остановил их.

– Что происходит? С матерью Чунчжи все в порядке?

Шаманка покосилась на стоящую рядом с ней девочку. Девочка устремила на Суволя невидящий взгляд, ее черные глаза блестели. Она наклонила голову набок.

Наконец седовласая шаманка произнесла:

– Ее мать была изувечена.

– Во время погружения?

Прежде чем ответить, седовласая женщина оценивающе посмотрела на юношу.

– Остальные принесли мать девушки домой. – Она кивком указала на ожидающих женщин, которые стояли неподалеку, безмолвные, точно каменные.

– Не следует ли вам вернуться в дом? Чтобы помочь?

Шаманка отдала четки, ножи и погремушки девочке, и та положила их в корзинку. Женщина устремила глаза ввысь, на небо над крытой соломой хижиной. Внезапный порыв ветра всколыхнул деревья. Шаманка повернула седую голову и прислушалась. В доме кто-то заголосил.

Когда толпа хэнё, пронесясь мимо Суволя, хлынула внутрь, тот ошеломленно заморгал. Он двинулся следом за женщинами, но тут же, вспомнив о поросенке, задержался, чтобы привязать животину к забору.

Седовласая шаманка коснулась его руки.

– Ты родич? – спросила она.

Он помотал головой:

– Нет. Я помог довести поросенка.

– Не родственник… – Старуха с интересом изучала Суволя. – Но в тебе течет та же кровь.

– Не понимаю. – Юноша подумал о своей матери – уроженке материка, всегда боявшейся шаманок с Чеджудо.

Седовласая женщина схватила Суволя за руку, понуждая выслушать ее.

– Держись подальше от горы, – сказала она.

– Не могу. Халласан – мой дом.

Шаманка отпустила его руку. Больше она ничего не могла поделать, ибо не все истины можно поведать. Вместо этого она благословила юношу, а девочка, стоявшая рядом с ней, молча наблюдала.

Один за другим жители деревни приходили в скорбный дом с едой и аккуратно складывали свои приношения на крыльце. Пока кишечник еще не оправился после потрясения, пища должна легко проскальзывать внутрь и усваиваться: жидкие супы, каши, подливки. Позднее приношения станут более соблазнительными, дабы разжечь притупленный печалью аппетит: появятся лоснящаяся от жира жареная макрель, маринованные в соевом соусе и меде побеги черемши, приготовленные на пару морские ушки и мидии. Чунчжа послушно подавала эти блюда бабушке, брату и сестре. Младшие уже снова улыбались, набитые животы отвлекали их от тоски по матери. Но Чунчжа могла проглотить лишь несколько кусков. Свои объедки она отдавала повизгивавшему от удовольствия поросенку.

После трехдневного траура Чунчжа с бабушкой вновь пришли на берег. Другие ныряльщицы уговаривали обеих отдохнуть подольше, беспокоясь, что их горе слишком тяжело. И обещали делиться своим уловом. Бабушка отмахнулась от их опасений. У Чунчжи очень бледные щеки, она заметно похудела. Подводная пучина притупит любую скорбь. Старуха рассудила и пришла к выводу: пускай тогда уж морской царь заберет свою десятину – всё лучше, чем смерть от горя. И тем не менее она молила о пощаде.

Они много ныряли – это был способ хоть как-то возместить потерю.

Ночью, после того как Чунчжа заснула, бабушка сидела рядом и пела, пытаясь облегчить страдания девушки. Каждое утро она задавала внучке один и тот же вопрос. Всякий раз Чунчжа давала один и тот же ответ:

– Ничего, хальман. Мне вообще ничего не снилось.

Вместо нее о своих снах принялись рассказывать младшие дети, Чжин и Гончжа; их звонкие голоса перекрывали монотонную речь Чунчжи.

– Мне снилось, что я выросла большая-пребольшая, – объявила Гончжа. – Сделалась ростом с дом и носила его на себе вместо платья. Моя голова пробила крышу, а руки торчали из окон. Я стала высокой, как дерево!

Бабушка кивнула, не сводя глаз с Чунчжи.

– Двенадцать – самый подходящий возраст для снов, в которых растешь. Значит, твое детское тело готовится к превращению в женское. Этот сон приснится тебе еще несколько раз. Как только твое тело изменится, сон перестанет к тебе приходить.

Настал черед Чжина.

– А мне приснилось, что я лечу, как птица! – воскликнул он. – Когда я подпрыгивал