От Лукова с любовью - Мариана Запата

– Как бы то ни было, Ворчун, что с тобой? У тебя неприятности в КЛ? – спросила она, садясь за стол и не замечая взглядов, которые я бросала на нее из-за того, что она вырядилась в мои штаны.

В середине дня она прислала мне сообщение, спрашивая, как прошла встреча. Я не ответила. Я даже не дала себе возможности подумать о том, хочу ли я рассказать им все о сделанном мне предложении или нет. Не то чтобы я постоянно лгала. Не лгала. Но… что, если из этого ничего не получится? Что, если я растревожу их понапрасну? За многие годы я принесла им достаточно разочарований.

Да, эта мысль была словно осколок стекла, застрявший в дыхательном горле.

Переводя взгляд с женщины, к которой за неделю приставали чаще, чем ко мне за всю мою жизнь, я снова сосредоточилась на тарелке, накручивая лапшу на зубчики вилки и пожимая плечами.

– Ничего, – очень спокойно ответила я, мгновенно осознав, что, говоря так, все испортила.

Трое из сидящих за столом усмехнулись, каждый на свой манер. Не было нужды смотреть на них для того, чтобы понять, что они переглядывались, словно думали, что я мешок с дерьмом – которым я и была, – но в конце концов мой брат фыркнул:

– Черт, Джес, ты даже не попыталась прикрыть эту ложь.

Я скорчила рожу, глядя в тарелку, а потом посмотрела на него и, поднеся средний палец как можно ближе к Джонатану, подняла его к лицу, притворившись, что тру им внутренний уголок глаза.

Единственный член моей семьи со смуглой кожей, черными волосами и темными глазами, который отчасти был похож на меня, высунул язык. Ему было тридцать три года, а он показывал мне язык. Что за сучонок!

– Мы, возможно, поверили бы тебе, если бы ты не сказала «ничего». Теперь мы знаем, что ты врешь, – поддержала его мама. – Ты не разговариваешь с нами, когда тебя что-то тревожит? – Она чуть было не фыркнула, снова обратив внимание на курицу, которую она разрезала на куски. – Ха! И с каких это пор?

Именно поэтому все эти годы они были моими лучшими друзьями. Если не считать Карины, с которой в последние несколько лет я разговаривала все реже и реже, и еще парочки других, которых я не остерегалась, – друзьями были для меня мои родственники. Мама говорила, что у меня серьезные проблемы с доверием к людям, но, честно говоря, чем чаще я встречалась с людьми, тем сильнее было мое желание больше не встречаться с ними.

– Ты в порядке, Джес? – с беспокойством в голосе спросил Джеймс, значительно лучшая за последние плюс-минус десять лет половина моего брата.

Снова вонзив зубчики вилки в лапшу, я посмотрела на самого красивого из всех мужчин, которых я видела за свою жизнь, и кивнула. С черными волосами, яснейшими карими глазами и кожей цвета темного меда, никому не дававшей ключа к разгадке тайны его наследственности, он мог встречаться с кем угодно. С кем угодно. Буквально. Сотню раз я видела, как обычные мужчины заглядывались на него. Если бы он решил стать моделью, то затмил бы абсолютно всех манекенщиков в мире. Даже моя сестра, двадцать четыре часа в сутки и триста шестьдесят пять дней в году чувствовавшая себя полноценной женщиной, говорила, что вышла бы за него замуж, если бы он сделал ей предложение. Я вышла бы за него замуж, даже если бы он не сделал мне предложения. Он был добрейшим мужчиной, красавцем, успешным и трезво мыслящим. Мы все любили его.

Он тоже любил нас, но не так, как моего брата Джоджо.

Люди любят говорить, что любовь слепа, но невозможно, чтобы любовь была настолько слепа. Я давным-давно перестала пытаться понять отношения моего брата Джонатана и Джеймса. Как он оказался в лапах самого большого идиота из нашей семьи, я не понимала. У моего брата были огромные ослиные уши и щель между двумя передними зубами, которую мама всю его жизнь называла очаровательной, но он так и не потрудился надеть брекеты на свои зубы. Хотя у меня был слегка неправильный прикус, и я три года ходила с брекетами.

Но это все неважно.

– Все в порядке. Не слушай их, – сказала я Джеймсу довольно рассеянно, попыталась сменить тему разговора, выбрав самую очевидную – мужа моей мамы, который должен был бы сидеть с нами за столом… но не сидел. – Мама, а где Бен?

– Он встречается с друзьями, – быстро объяснила родившая меня рыжеволосая женщина, прежде чем поднять глаза и нацелиться на меня вилкой. – Не увиливай. Что с тобой происходит?

Разумеется, это не сработало.

Я еле сдержала стон, засовывая кусок курицы в рот, и, неторопливо прожевав его, ответила:

– Все прекрасно. Просто я… кое о чем думаю, и это портит мне настроение.

Брат, сидевший рядом со мной, хихикнул:

– У тебя? Плохое настроение?

– Нет.

Я склонилась к нему и ущипнула за дряблую мышцу, которую он называл бицепсом.

– Ой-й! – вскрикнул он, отдергивая руку и потирая ее.

Я попыталась повторить, но он замахнулся на меня локтем, не давая возможности ущипнуть его еще раз.

– Мама! Посмотри на нее! – заныл мой брат, жестом показывая на меня так, словно я нападаю на него. – Джеймс, помоги мне!

– Ябеда, – прошептала я, пытаясь ущипнуть его. – Дрянь.

Его муж рассмеялся, но сохранял нейтралитет. Неудивительно, что он так мне нравился.

– Прекрати обижать брата, – сказала мама, вероятно в тысячный раз за всю мою жизнь.

Когда он опустил руки, прикрывая талию, я протянула руку и скоренько-скоренько-скоренько шлепнула его по шее, прежде чем он успел открыть рот и попытаться укусить меня.

– Маменькин сынок, – прошептала я, отдергивая руку.

Он, ухмыляясь, наклонил голову в одну, потом в другую сторону, насмехаясь надо мной, как делал обычно, когда мама принимала его сторону. Она всегда принимала его сторону. Этот подлиза был ее любимчиком, несмотря на то что она никогда не признавалась в этом. Но все мы знали, что это так. Я любила обоих своих братьев, но понимала, почему мама любит его больше, чем остальных своих детей. Если не обращать внимания на его сходство с диснеевским псом Плуто, то все, видя его, улыбались. Такое воздействие оказывали на людей его огромные глаза.

– Малышка, судя по тому, как ты разговариваешь, даже мне понятно, что тебя что-то беспокоит. Что случилось? – спросил муж моего брата, наклоняясь вперед с таким участливым выражением лица, которое вызвало у меня значительно большее чувство вины, чем все сказанное мамой или Джоджо.

Мне хотелось рассказать им.

Но…

Я вспомнила, и, вероятно, это вспоминание никогда не сотрется из моей памяти, как мой брат плакал от ярости, когда мы впервые узнали, что я осталась без партнера. Мама никогда не призналась бы, что она тогда была опустошена, но я слишком хорошо знала ее, чтобы не замечать опасных симптомов. Те же самые симптомы я замечала после каждого ее брака до того, как тот, кто был тогда ее мужем, обманывал ее ожидания, когда она понимала, что ее жизнь изменилась навсегда и невозможно все повернуть вспять.