Рогалик в Хогвартсе - Elanor

увидел перед тем, как тьма окончательно поглотила меня, было лицо Снейпа. Неподвижное, бесстрастное, как маска. И в глубине его темных глаз — еле заметный, почти неразличимый огонек… торжества?

Смерть от яда была медленной, мучительной и, что самое страшное, сопровождалась полным осознанием предательства. Человек, который, несмотря на всю свою ненависть, учил меня выживать, который, как мне казалось, был моим единственным, пусть и мрачным, союзником в этой войне — просто стоял и смотрел, как я умираю. Это было хуже, чем быть сожранным драконом или раздавленным Кракеном. Это было личное.

И когда мое сердце сделало последний, слабый удар, а тело обмякло в смертоносных объятиях ядовитого растения, последней мыслью, вспыхнувшей в угасающем сознании, была не боль, не страх, а ледяная, всепоглощающая ярость. Ярость на Снейпа. Ярость на Дамблдора, который допустил все это. Ярость на Волдеморта, который стоял за этим кровавым спектаклем. Ярость на весь этот проклятый мир.

«Записать в дневник, — промелькнула горькая мысль, уже ставшая привычной перед погружением в небытие. — Смерть номер… какая уже к черту разница? Причина: отравление в лабиринте. Особые обстоятельства: предательство Северуса Снейпа. Он видел. Он ничего не сделал. Никому нельзя доверять. Никому».

Тьма. И ожидание очередного рывка, очередного стука колес, очередного начала этого бесконечного кошмара. Но теперь к моему багажу добавилась новая, жгучая рана. Рана предательства. И я знал, что в следующей «жизни» я буду еще безжалостнее. Еще холоднее. И я больше никогда, никогда не позволю себе поверить кому бы то ни было в этом змеином клубке, называемом магическим миром. Особенно Северусу Снейпу. Он заплатит за это. Все они заплатят.

Глава 9. Пятое попадание. Архив Змеиной Души и первые нити интриг

Пятый раз. Пятый болезненный рывок из небытия, сопровождаемый неизменным стуком колес и пульсирующей болью во лбу, где залегал шрам, теперь казавшийся не просто отметиной Темного Лорда, а клеймом вечного проклятия. Хогвартс-экспресс. Купе. Рон Уизли, с аппетитом поглощающий очередную порцию сладостей, и Гермиона Грейнджер, уткнувшаяся в книгу. Их безмятежные лица, их ничего не выражающие голоса — все это вызывало во мне уже не ярость, не презрение, а лишь ледяное, отстраненное омерзение. Они были частью декораций в этом театре абсурда, где я был обречен играть роль жертвы снова и снова.

Но на этот раз что-то изменилось. Боль от предательства Снейпа в лабиринте — его холодное, демонстративное бездействие, пока яд выжигал из меня жизнь — была свежа и остра, как осколок льда в сердце. Она не сломила меня. Она закалила. Тот остаток человечности, что еще теплился во мне после сделки с дементорами, окончательно выгорел, оставив после себя лишь выжженную пустыню, где царили холод, расчет и неутолимая жажда… нет, не мести. Месть — слишком горячее, слишком человеческое чувство. Жажда установления своего порядка. Порядка, в котором я больше не буду марионеткой.

— Гарри, ты опять бледный, как смерть, — участливо пробормотал Рон, отрываясь от своих шоколадных лягушек. Его «искренняя» забота казалась верхом цинизма.

— Просто задумался, — мой голос прозвучал ровно, безэмоционально. Я научился контролировать его так же, как и ауру холода, что теперь постоянно окружала меня.

В прошлых «жизнях» у меня был дневник смертей. Наивная попытка зафиксировать собственные ошибки. Теперь я понимал — мои ошибки были лишь следствием. Причина была в них. Во всех них. В их алчности, подлости, лицемерии, трусости, глупости и тщательно замаскированной жестокости. Дамблдор с его манипуляциями «для общего блага». Рон с его примитивной завистью и жадностью. Гермиона с ее комплексом всезнайки и стремлением контролировать всех и вся. И Снейп… о, Снейп заслуживал отдельной главы в моей новой летописи.

Идея пришла сама собой. Не дневник смертей. Архив. Тайный архив предательств. Подробная картотека на каждого, кто так или иначе способствовал моим страданиям, кто проявлял свою истинную, змеиную натуру. Это будет не просто список обид. Это будет инструмент. Оружие. Основа для моих будущих действий.

Прибыв в Хогвартс, я первым делом занялся созданием этого архива. Выручай-комната стала моим убежищем. Я заставил ее создать небольшой, скрытый кабинет, защищенный всеми известными мне охранными заклинаниями, усиленными моей новой, дементорской сущностью. Никто, даже Дамблдор, не должен был найти это место. В центре комнаты стоял массивный стол из черного дерева и множество полок, которые пока пустовали.

Я достал толстую, в кожаном переплете книгу, которую зачаровал так, чтобы писать в ней мог только я, и только кровью. Не в переносном смысле. Несколько капель крови из пальца — и перо, смоченное в ней, оживало, выводя на пергаменте мои мысли. Это было символично. Каждая запись — это частица моей боли, моей смерти, моей украденной жизни.

Первая запись была посвящена Снейпу. Я подробно, с ледяной точностью, описал сцену в лабиринте. Его неподвижное лицо, его демонстративное бездействие. Каждое слово было выверено, лишено эмоций, но дышало такой запредельной ненавистью, что страницы, казалось, источали могильный холод. Я добавил все предыдущие случаи его несправедливости, его издевательств, его тайных встреч с Каркаровым, которые я наблюдал в прошлых петлях. Его двойная игра — все это тщательно фиксировалось.

Затем пришел черед Дамблдора. Его роль «доброго дедушки», его манипуляции с пророчеством, его нежелание или неспособность защитить меня, его постоянное стремление держать меня в неведении, используя как пешку в своей великой игре против Волдеморта. Я вспоминал каждую деталь, каждый разговор, каждое многозначительное молчание. Его попустительство в отношении Дурслей, его слепота к тому, что творилось в школе под его носом.

Рон Уизли. Его зависть к моей славе, к моим деньгам. Его предательство после выбора меня чемпионом Кубка Огня в одной из первых петель. Его готовность бросить меня ради Гермионы (как это случилось, когда она стала «заложницей» Крама во втором испытании в одной из реальностей). Его примитивная жадность, его неблагодарность. Все это скрупулезно заносилось в архив.

Гермиона Грейнджер. Ее показная добродетель, ее стремление контролировать каждый мой шаг, ее негибкость мышления, ее неспособность видеть дальше книжных знаний. Ее осуждение моих методов, когда я пытался выжить, ее слепая вера в авторитеты, особенно в Дамблдора. Ее неуместные нотации и «забота», которые на самом деле были лишь проявлением ее комплексов.

Лже-Муди, он же Барти Крауч-младший. Его роль в моих первых смертях, его служба Волдеморту. Каждое его слово, каждый его взгляд, каждая деталь его маскировки — все это было важно.

Даже мелкие персонажи удостаивались записей. Корнелиус Фадж с его трусостью и некомпетентностью. Людо Бэгмен с его азартом и безответственностью. Рита Скитер с ее лживыми статьями. Студенты,