Рогалик в Хогвартсе - Elanor

молнии, но не вызвала страха. Только холодный, трезвый расчет. Существа, питающиеся счастьем, высасывающие душу, несущие лишь холод и отчаяние. Они были стражами Азкабана, но их природа была гораздо глубже, древнее. Они были воплощением самой Смерти, или, по крайней мере, ее ближайшими слугами. И если я хотел понять, как перестать умирать, возможно, стоило спросить у тех, кто так близок к ней.

Это был самый безумный план. Безумнее, чем просить Снейпа об уроках, безумнее, чем пытаться договориться с вейлами. Но после четырех смертей, после того, как я побывал в пасти дракона и в щупальцах кракена, обычные человеческие страхи казались чем-то далеким и незначительным. Что я мог потерять? Душу? Кажется, от нее и так уже мало что осталось.

Прибытие в Хогвартс, пир, объявления Дамблдора о Турнире — все это прошло мимо моего сознания. Я механически выполнял необходимые действия, но все мои мысли были сосредоточены на дементорах. Как их найти? Как с ними связаться? Они не появлялись в Хогвартсе просто так, если не считать инцидента на третьем курсе, о котором я смутно помнил из «канона». Но тогда они были здесь по приказу Министерства. Сейчас же мне нужен был несанкционированный контакт.

Я вспомнил о Запретном Лесе. Темное, древнее место, полное опасностей и существ, которые редко показывались на глаза людям. Если где-то и можно было найти след этих тварей, то именно там. Или, по крайней мере, попытаться их призвать.

Ночи напролет я проводил в библиотеке, но не за учебниками по защите или боевым проклятиям. Я искал информацию о дементорах. Об их природе, их слабостях, их… если можно так выразиться, мотивации. Большинство книг описывали их как бездумных монстров, но я не верил в это. У всего во вселенной есть своя логика, свой порядок. Даже у абсолютного зла. Я наткнулся на несколько древних, пыльных фолиантов в самой дальней части Запретной секции, в которых упоминались ритуалы, связанные с вызовом духов отчаяния, с пограничными состояниями между жизнью и смертью. Это было опасно, это было за гранью всего, чему меня учили, даже Снейп. Но у меня не оставалось выбора.

Я начал подготовку. Собрал необходимые ингредиенты для ритуала — некоторые из них пришлось стащить из личных запасов Снейпа, рискуя навлечь на себя его гнев, но сейчас это было неважно. Самым сложным было найти «точку соприкосновения» — место, где грань между мирами истончена, где холод Азкабана мог бы дотянуться до нашего мира. Я интуитивно чувствовал, что такое место должно быть связано с сильными негативными эмоциями, со страданиями.

И я его нашел. Глубоко в Запретном Лесу, в той его части, куда не рисковали заходить даже кентавры. Древнее, высохшее дерево, почерневшее, словно от удара молнии, хотя следов огня не было. Вокруг него не росла трава, а воздух был заметно холоднее, чем в остальном лесу. Здесь витала аура застарелой боли, отчаяния, смерти. Возможно, когда-то здесь произошло что-то ужасное. Идеальное место.

В одну из безлунных ночей, когда замок погрузился в сон, я, под покровом мантии-невидимки, отправился в Запретный Лес. Страха не было. Только холодная решимость. Я добрался до высохшего дерева, разложил компоненты ритуала. Кровь единорога (достать ее было отдельным, весьма неприятным приключением, о котором я старался не вспоминать), слезы феникса (эти я позаимствовал у Фоукса, пока Дамблдор отсутствовал в своем кабинете — птица, кажется, даже не заметила), кость мертвеца (кладбище в Хогсмиде любезно предоставило материал). Комбинация была жуткой, противоречивой — символы жизни и смерти, чистоты и распада.

Я начал ритуал. Древние слова, которые я с трудом запомнил, срывались с моих губ шепотом. Воздух вокруг похолодел еще сильнее. Тени вокруг дерева сгустились, начали извиваться, принимая причудливые, пугающие формы. Я чувствовал, как из меня уходит тепло, как ледяные пальцы касаются моей души. Но я продолжал. Я должен был.

И они пришли.

Сначала это был просто холод. Всепоглощающий, пробирающий до костей, такой, от которого стынет кровь в жилах. Потом — тишина. Абсолютная, мертвая тишина, когда замирают все звуки леса, даже шелест листьев. А затем я их увидел. Высокие, закутанные в черные, рваные балахоны фигуры, бесшумно скользящие между деревьями. Их лиц не было видно, лишь гниющие, покрытые струпьями руки, высовывающиеся из рукавов. Дементоры.

Их было трое. Они остановились на краю поляны, их присутствие ощущалось как физическое давление, высасывающее все тепло, все радостные воспоминания, оставляя лишь ледяную пустоту и отчаяние. Я почувствовал, как волна знакомого ужаса подкатывает к горлу — того самого, что я испытал на третьем курсе. Но сейчас к нему примешивалось что-то еще — странное, извращенное любопытство.

Я не пытался сотворить Патронуса. Это было бы бессмысленно. Я пришел не сражаться. Я пришел договариваться.

— Я знаю, кто вы, — мой голос прозвучал хрипло, но твердо. Я старался не показывать страха, хотя каждая клеточка моего тела кричала об обратном. — Я знаю, чего вы хотите.

Дементоры не ответили. Они просто стояли, и холод, исходящий от них, становился все невыносимее. Я чувствовал, как мои собственные счастливые воспоминания — те немногие, что у меня еще оставались — начинают тускнеть, рассыпаться прахом.

— Я могу дать вам то, что вы ищете, — продолжал я, борясь с подступающей тошнотой и слабостью. — Больше, чем вы можете получить от случайных жертв. Я могу дать вам… постоянный источник.

Один из дементоров медленно склонил голову, словно прислушиваясь. Или… принюхиваясь.

— Я… я не такой, как другие, — я заставил себя говорить, хотя слова давались с трудом. — Во мне много боли. Много отчаяния. Я умирал. Много раз. И каждый раз я возвращаюсь. Я — ходячий пир для вас.

Это была отчаянная, безумная ставка. Я предлагал себя в качестве вечной кормушки, в обмен на… на что? Я и сам еще не до конца понимал.

Дементор, тот, что склонил голову, медленно двинулся ко мне. Остальные двое остались на месте, безмолвные, как статуи смерти. Я заставил себя не отступать. Он приблизился, и я почувствовал ледяное дыхание, пахнущее могилой и разложением. Он протянул свою гниющую руку к моему лицу. Я зажмурился, ожидая Поцелуя. Но вместо этого его костлявые пальцы лишь слегка коснулись моего лба, шрама.

И тут я услышал. Не голос, нет. Дементоры не говорят. Это было что-то другое. Мысли. Чувства. Образы. Проникающие прямо в мой мозг, холодные, как лед, острые, как осколки стекла.

«Боль… Страдание… Отчаяние… Много…»

Он чувствовал мои смерти. Он чувствовал тот бесконечный цикл кошмара, в котором я был заперт. И это… интересовало его.

— Да, — выдохнул я. — Я