Навеки твой - Карен Хокинс

В душе у Грегора что-то тяжело повернулось.

– Венеция!

Она бросила взгляд на потемневшее от гнева лицо Грегора. Он смотрел на Венецию с высоты своего роста, переводя взгляд с нее самой на ее руку.

Венеция теперь тоже взглянула на свою руку, которую Рейвенскрофт сжимал почти благоговейно. Это было неприлично, хотя вся ситуация в целом была настолько далекой от установленных норм приличия, что подобная мелочь уже не имела особого значения.

Рейвенскрофт улыбнулся Грегору, не подозревая, какая опасность ему грозит.

– Ну разве она не ангел?

Щеки у Венеции вспыхнули. Она высвободила руку.

– Да, все ясно, и сказано все, что следовало сказать, а мы должны найти выход из всей этой нелепой и неприятной истории.

– Наконец! – произнес Грегор громко и очень резко. – Вы наконец признали, что это история скверная.

– Я не признаю ничего, кроме того, что обстоятельства не таковы, какими я хотела бы их видеть, – не менее резко возразила Венеция.

– Я на вас женюсь, – как ни в чем не бывало сообщил Рейвенскрофт. – И это решит все.

– Нет! – отрезала Венеция. – Это неприемлемо. Ни в коем случае.

– Но, мисс Оугилви! Я люблю вас! Люблю всем сердцем.

– Рейвенскрофт! – Голос Грегора, казалось, заморозил воздух в комнате.

Молодой лорд посмотрел на Грегора со страхом и тревогой.

То, что произошло дальше, было необъяснимо. Рейвенскрофт с минуту постоял, затем, спотыкаясь на ходу, устремился к выходу.

– Я… я… я только что вспомнил об очень важной встрече.

Он поправил шейный платок и затянул его потуже.

– Здесь? В этой гостинице? – Венеция в жизни не слышала более смешного утверждения. Это, пожалуй, еще нелепее, чем мысль о том, что она могла бы поддержать несчастного юнца на его пути к славе романиста. – Каким это образом вы сумели назначить встречу здесь?

Однако вопрос ее повис в пустом пространстве. Венеция услышала в ответ только топот ног Рейвенскрофта, бегущего к двери во двор. Несколькими секундами позже можно было увидеть в окно, как он бежит к конюшне, на ходу застегивая пальто, полы которого трепал неистовый ветер.

Венеция наблюдала за ним:

– Это нечто совершенно непонятное!

Грегор пожал плечами, подошел к окну и остановился рядом с Венецией.

– Он дурак.

Венеция повернулась к нему:

– Что вы с ним сделали?

– Он вышел за пределы допустимого. Я всего лишь остановил его.

Венеция, сдвинув брови, посмотрела на него с недоверием.

Снежная белизна за окном смягчила черты ее лица. Грегор посмотрел на девушку испытующе, пытаясь увидеть в ней то, что видел Рейвенскрофт.

Красота Венеции не была ординарной. Ее фигура отличалась приятной округлостью, Венеция была чуть полнее того, чего требовала мода.

Руки у нее были красивые и округлые, грудь полная и соблазнительная, так же как и бедра. К счастью, она не принадлежала к числу миниатюрных женщин. Более хрупкое тело не могло бы обладать столь страстной душой. Грегор не мог не признать, что девушка как-то особенно обаятельна. Выражение лица у нее представляло в чем-то забавную, но интригующую смесь ума, чувства юмора и живости.

– Что-нибудь не так? – Венеция сдвинула брови. – Вы как-то странно смотрите на меня.

– Пытаюсь сообразить, что так привлекло Рейвенскрофта.

Щеки у Венеции вспыхнули.

– Напрасно напрягаете зрение! – бросила она сердито.

– Не будьте такой строгой. Ведь, право, есть чем залюбоваться.

Она посмотрела на Грегора с недоверием. Он рассмеялся. Самое красивое у Венеции – глаза, сияющие, серебристо-серые, обрамленные густыми темными ресницами. Кожа у нее свежая и гладкая, хоть и не очень светлая, Венеция легко загорала, и даже теперь, в апреле, на носу у нее можно было разглядеть несколько веснушек. Губы полные, нежные, зубки ровные, белые. Темно-каштановые волосы ничем особым не отличались бы, если бы не их тенденция кудрявиться при малейшем намеке на сырость в воздухе.

Грегор улыбнулся при воспоминании о том, как часто Венеция жаловалась на эту их особенность, которая ему, говоря по правде, очень нравилась. И вообще она весьма привлекательная девушка. Ему вдруг подумалось, что за время их продолжительного знакомства он успел по достоинству оценить ее очарование, и, кажется, это приятно им обоим. Грегор очень дорожил их дружбой и не собирался нарушать ее ради какого-нибудь легкого увлечения, каким в этом мире несть числа. Черт возьми, при этом освещении Венеция казалась особенно милой, Грегора влекло к ней не на шутку. К ее нежным губам, мягким плечам. К ее полной груди. Грегора обдало жаром, и он невольно сделал шаг к Венеции.

Она округлила глаза и залилась румянцем.

– Грегор, что…

В самом деле, что с ним? Грегор остановился, в душе посмеиваясь над собой. Проклятие, что на него нашло? Он пошел на риск, что с ним случалось крайне редко, и теперь смотрит с вожделением на женщину, которую вовсе не собирался трогать.

Грегор повернулся, подхватил свою куртку.

– Простите. Я должен обдумать сложившуюся ситуацию. – Он натянул куртку, избегая встречаться взглядом с Венецией. – Пойду присоединюсь к Рейвенскрофту в конюшне, проверю, как там лошади.

Она кивнула с некоторым недоумением во взоре. Грегор задержал взгляд на ее лице, на потемневших глазах и порозовевших щеках, обратил внимание на то, как туго платье обтягивает ее грудь, и…

– Я скоро вернусь, – произнес он отрывисто, почему-то обозлившись и на себя, и на Венецию за то направление, которое приняли его мысли. – Попросите, чтобы подавали обед. Мы с Рейвенскрофтом явимся сюда голодные как волки к тому времени, как накроют на стол.

Он вышел на свежий воздух с чувством глубокого облегчения.

Говорят, будто Маклейны попробовали однажды использовать свое проклятие ради доброго дела – наслать дождь на поля во время ужасной засухи. Но дождь шел двадцать девять дней подряд и смыл все, чего не успела погубить засуха. Таково уж свойство этого проклятия: оно ничего не может дать, только отнимает.

Старая Нора из Лох-Ломонда – трем внучкам однажды в холодный зимний вечер

Миссис Тредуэлл достала большой ключ из кармана фартука и отперла первую же дверь на верхнем этаже.

– Вот ваша комната, мисс Уэст. Самая лучшая в гостинице!

Она широко распахнула дверь и остановилась чуть сбоку от нее.

Венеция вошла в комнату, держа в руке шляпную картонку, которую захватила с собой из Лондона. Комната была очень маленькая, возле высокого окна, выходившего во внутренний двор, стояла дряхлая односпальная кровать. Голубые занавески на окне соответствовали по цвету домотканому пологу кровати и такой же наволочке на огромной подушке, которая украшала кровать. Единственное кресло было придвинуто к умывальнику, состоявшему из старого кувшина и тазика, расписанных желтыми и голубыми цветочками.