Любовник смерти - Борис Акунин

И тут Сенька сам себя удивил. Завизжал ещёгромче Килькиного — и Ёшке на спину. Повис насмерть, да зубами вгрызся в ухо —во рту засолонело.

Ёшка вертится, хочет пацана скинуть, а никак.Сенька мычит, зубами ухо рвёт.

Долго, конечно, не продержался бы, но здесьОчко с земли трость подхватил, тряхнул ею, и деревяшка в сторону отлетела, а вруке у валета блеснуло длинное, стальное.

Скакнул Очко к Ёшке, одну ногу согнул, другуювытянул, как пружина распрямился и сам весь сделался длинный, будтовытянувшаяся змеюка. Достал Ёшку своей железякой прямо в сердце, и тот сразуруками махать перестал, повалился, подмяв Сеньку. Тот выбрался из-под упавшего,стал глядеть, чего дальше будет.

Успел увидеть, как Князь, вырвавшись изДубининых лап, с разбегу Маньке лбом в подбородок въехал — бабища на зад села,посидела немножко и запрокинулась. А Князь уже Упырю в глотку вцепился,покатились с утоптанной тропинки в траву и там бешено закачались сухие стебли.

Дубина хотел своему королю на выручкукинуться, но Очко к нему сзади подлетел: левая рука за спину заложена, в правойаршинное перо — вжик, вжик по воздуху. И со стали капли красные капают.

— Не уходи, — приговаривает, —побудь со мною. Я так давно тебя люблю. Тебя я лаской огневою и утолю, иутомлю.

Этот стих Сенька знал — он из песни одной,жалостной.

Дубина повернулся к Очку, глазами захлопал,попятился. Клюв — тот пошустрее был, сразу в сторонку отбежал. А Князь с Упырёмобратно на плешку выкатились, только теперь уже видно было, чей верх. Князьвражину подломил, за харю пятернёй ухватил и давай башкой об землю колотить.

Тот хрипит:

— Будет, будет. Твоя взяла! Сявка я!

Это слово такое, особенное. Кто на стыке просебя так сказал, того больше бить нельзя. Закон не велит.

Князь для порядка ему ещё вдарил пару разкулаком, или, может, не пару, а больше — Скорик не досмотрел. Он сидел накорточках возле Кильки и глядел, как у того из чёрной дыры на виске вытекаетбагровая жижа. Килька вовсе мёртвый был — проломил ему Ёшка голову своейдрыной.

* * *

Потом целых четыре дня “деды” решали, считатьли такой стык козырным. Постановили: не считать. Упырь, конечно,сбеспардонничал, но и у Князя негладко: валет с железом пришёл, опять же двоепацанов в схроне сидели. Негож пока Князь в тузы, такой был приговор. ПускайМосква пока без воровского царя поживёт.

Князь злой ходил, пил без продыху, грозилсяУпыря под землю укатать. Того не видно было, отлёживался где-то после Князеваугощения.

Шуму, звону, разговоров о лужниковском стыкебыло на всю Хитровку.

Для Сеньки Скорика настали, можно сказать,золотые денёчки.

Он теперь при Князе шестёркой состоял, какесть на полном законном положении. От колоды за доблесть было ему знатноедовольствие и полное уважение, а уж про пацанов хитровских и говорить нечего.

Сенька туда раза по три на дню заглядывал,будто бы по важной секретной надобности, а на самом деле просто покрасоваться.Вся Килькина одёжа к нему перешла: и портки английского сукна, со складочкой, исапожки хром, и тужурочка-буланже, и капитанка с лаковым козырьком, исеребряные часы на цепке с серебряной же черепушкой. Пацаны со всей округисбегались с героем поручкаться или хоть издали поглазеть, послушать, чегорасскажет.

Проха, который раньше уму-разуму учил и носперед Сенькой драл, теперь в глаза заглядывал и тихонько, чтоб другие неслыхали, просил пристроить его куда-нибудь шестёркой, пускай в самую лядащуюколоду. Скорик слушал снисходительно, обещал подумать.

Эх, хорошо было.

Деньжонок в карманах пока, правда, не завелось— но это, надо думать, до первого фарта.

А скоро подоспело и оно, настоящее фартовоедело.

Была Князю наводка от верного человека,полового из купеческой гостиницы “Славянская” что на Бережках. Будто быприехали из города Хвалынска богатый калмык-барышник с приказчиком, племенныхжеребцов для табуна покупать. Хрустов при том калмыке полная мошна, а брать егонадо немедля, потому назавтра, в воскресенье, поедет он на конный торг и можеттам все деньги потратить.

Вечером, поздно, сели всей колодой в трипролётки, поехали. Впереди Князь с Очком, потом Сало с близнецами, последними —Боцман с Сенькой. Их работа — стрёму держать и за лошадьми доглядывать, чтоб,если шухер, могли с места вскачь запустить.

Пока летели через Красную Площадь, да поВоздвиженке, да Арбатом, у Скорика в животе крепко ёкало, хоть до ветру беги. Апосле, как по мосту загрохотали, страх вдруг из противного стал весёлым, как вдетстве, когда отец маленького Сеньку в первый раз на масленичное гуляние вёз,с деревянных гор кататься.

Боцман, тот с самого выезда радостный был, всёбалагурил. Эх, говорил, Кострома, нынче будет кутерьма. И ещё: эх, Полтава,заходи справа. Или так: эх, Самара, поддай навара.

Он много всяких городов знал, про иные Сенькаи не слыхивал.

Гостиница была скучная, навроде барака. Огни вдесятом часу уже потушены — торговый люд рано ложится, да и базарный деньзавтра.

Проехали к железнодорожным складам, соскочили.Без слов обходились, молча — всё заранее обговорено было.

Сенька поводья принял, свёл три пролёткирядом, обод к ободу, в центре Боцманова упряжка. Ему, Боцману, все три поводадал. У него лошади не забалуют — они умные. Когда чуют силу, смирно стоят. Акони у Князя были особенные — не догонишь, чудо что за кони.

Боцман, значит, на козлах сидит, люльку курит,а Сеньке невмоготу: то с одной стороны пройдётся, то с другой. Уж и не страшнобыло совсем — томно и обидно. Вроде как лишний он.

Сбегал к одному углу, к другому — поглядеть,нет ли какого шухера.

Пусто было вокруг, тихо.

— Дяденька Боцман, чего ж они так долго?

Боцман шестёрку пожалел.

— Ладно, — говорит. — Чего тебемолодому, здоровому тут париться. Сбегай, погляди, как фартовые дела делаются.Погляди и давай обратно, мне расскажешь, как калмыков кончают.

Сенька удивился:

— А просто деньги отобрать нельзя?Беспременно кончать полагается?