Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина

У Аркадия то и дело спазмом перехватывало дыхание: «Родной ты мой, мальчишка мой! Как хорошо все было накануне того дня… Зачем ты так обрадовался ей, мой не таящий ни на кого зла детенок? Разве тебе не хватало моего тепла? Разве мы не играли по вечерам в шахматы и не катались на лыжах? Ведь все было здорово, просто замечательно! А ты, только услышав о ней, возликовал так, что почувствовал за спиной крылья. Она заставила тебя поверить в эту иллюзию и опять обманула. Ты рухнул вниз, как Икар… Получается, тебе еще повезло в сравнении с ним. Но как оно мрачно – это везение…»

Ее жизнь стала словно казенной: гостиница – больница. Своего дома не было. Сны возвращали Машу в ту квартиру, где она жила со своей семьей, а не в их с Матвеем дом. Хотя он был красивым, теплым, весь в деревянных прожилках, отчего казалось, что он живой и эти прожилки – его сосуды, просвечивающие сквозь кожу. Тонкую, как у ребенка. Она тосковала: этот дом действительно мог стать живым, если б в нем появились дети. Ее дети.

Матвей о ребенке даже не заговаривал, и она стала подозревать, что он отчасти разделяет всеобщее заблуждение насчет ее маниакальной страсти к карьере. Убедить его в обратном Маша не торопилась. Она боялась напугать его до смерти той силой любви к нему, о которой знала только она.

Эти чувства тоже были замешены на страхе. Клейкими нитями он опутывал то, что росло в ней, и мешал вырваться на свет, полностью затопив его той нежностью, от которой временами становилось трудно дышать. Испуг родился в первую же минуту их встречи, как тень от той неожиданной улыбки Матвея: а если он подойдет, о чем говорить? Маша считалась на своем телевидении лучшим интервьюером, но до сих пор ей приходилось вызывать на разговор людей, которые не были для нее жизненно важны. С Матвеем они еще не познакомились, а она уже боялась, что не удержит его, если нить беседы окажется ненадежной, не заинтересует тем, какой она являлась.

Даже то, что Матвей остался тогда рядом на весь день, не убедило ее в его симпатии. Сначала он с необъяснимой робостью, хотя командовал всеми, поглядывал на нее исподлобья, но не заговаривал. Потом, кивнув на экран, отрывисто спросил: «Как вам?» Она ответила. Они вместе отсматривали программы, вместе обедали, обсуждали и спорили, но каждую секунду Маша ждала, что сейчас он скажет со свойственной ему легкостью: «Ну, мне пора! Приятно было познакомиться». Теперь выдавались минуты, когда она жалела, что Матвей так тогда не поступил. В тот день у нее еще хватило бы сил расстаться с ним.

Он смешил ее. В памяти сохранились те мгновения, когда она смеялась сутки напролет, даже оказавшись с Матвеем в постели, чего никак от себя не ожидала. Наверное, это была в большей степени истерика, слишком уж напряжены были нервы – до боли, и в каждом из них звенело паническое: «Что я делаю?! Зачем мне это?»

Это действительно было ни к чему. Еще накануне знакомства с Матвеем Маша была убеждена, что совершенно непозволительно счастлива вместе со своим супругом и сыновьями. Конечно, это счастье стало привычным, будничным, но тут ничего не поделаешь. Так всегда и у всех.

И все-таки именно это было настоящим волшебством – ощущение гармонии. Не холодной и правильной, выстроенной разумом, а теплой, изменчивой («Иногда же ссорились!»), созданной душевной энергией всех четверых членов семьи. С Матвеем ничего этого не было. Один только страх. Почти животный ужас, что он вдруг исчезнет из ее жизни.

Может, предчувствуя все будущие сомнения, Маша так сопротивлялась вспыхнувшим чувствам. Она избегала встреч, просила его не приходить (но для Матвея в любом телецентре были открыты двери!), и двадцать раз на дню сообщала о своем возрасте и двоих сыновьях.

Она всеми силами не давала себя приручить, но так или иначе это случилось. Первый мгновенный страх вошел и растворился в ее крови, стал частью ее существа, уже не самостоятельного, как раньше, а зависимого и уязвимого. Совсем недавно Маше показалось бы надуманным то, что сейчас творилось в ее сердце. Как это оно может разрываться на части? А в те первые дни обмана приходилось стискивать зубы, лишь бы не застонать, настолько было невмоготу. Но еще нестерпимей мучило осознание того, что она могла лишиться своих детей.

Мужу пришлось наплести что-то насчет грандиозного будущего, которое Матвей мог ей обеспечить. Это Аркадию было легче перенести, успокоившись презрением к ней. Следом Маша провела себя через Чистилище – объяснение с сыновьями, и тут же поняла: счастья ей уже не видать. Для этого необходимо забыть глаза детей в тот момент, когда она рассказала им о своем решении. Как такое можно стереть из памяти?

Она почти ненавидела Матвея, когда остановилась на пороге своей квартиры, опустив тяжелую спортивную сумку с вещами. Ее неподдельно трясло: «Куда я ухожу? Я с ума сошла?!» И это действительно походило на безумие, на одержимость человеком, не пожалевшим ее жизни. Зачем она понадобилась ему?! Сыновья даже не вышли проститься с ней. Дверь закрыл Аркадий, и резкий щелчок замка прозвучал как выстрел, который невозможно забрать назад. Он никогда ей не откроет…

Маша помнила, как села в машину, стоявшую у подъезда, посмотрела на Матвея и не почувствовала ничего. Рядом сидел чужой, ничего не значащий для нее человек. Был момент, когда она хотела его так, что готова была бежать за его джипом по бездорожью, но вот Матвей принадлежит ей, по крайней мере, уверял, будто его душа и тело полностью в ее власти, тем временем ее собственная душа никак на это не откликалась.

Ее взгляд остекленел, Маша и сама ощутила это. Где-то внутри отстраненно родилось и тут же угасло удивление: «Почему только мужчин обвиняют в том, что они охладевают к объекту страсти, добившись своего? Вот же оно…»

Почему же она все-таки уехала с ним тогда, хотя ничто не предвещало возрождения этой теплой любовной муки? Наверное, было просто стыдно вернуться и посмотреть в те глаза, в которых она уже никогда не увидит прощения. Необратимость ее поступка и теперь читалась во взгляде Аркадия…

– Мне придется уехать, – сказал Матвей, когда будильник вырвал Машу из сна о своем доме и забросил в гостиницу. – Хотя бы на день. У меня вечером встреча, ты же помнишь?

Она не помнила, ведь вместе с Мишкиными позвонками сплющились и растворились из памяти все дела, помимо тех, что касались здоровья сына. Тем не менее она моментально кивнула.

– Конечно, поезжай. Тебе ведь не обязательно находиться здесь постоянно.

– Ты… – начал Матвей и запнулся. Нужно было приготовиться, чтобы спросить о том, о чем они даже не заговаривали. – Ты планируешь… Хочешь остаться здесь до его выписки?

Изумление сделало ее синие глаза холодными. Небо даже зимой выглядит теплее.

– А как же иначе? – тихо спросила она.

Сев на постели, Матвей растопыренными пальцами зачесал назад свалявшиеся волосы.

– Я так и думал, – он постарался, чтобы это не прозвучало укором. – Я вернусь завтра же и буду с тобой.

– Это совсем не обязательно, – повторила Маша.