Простить нельзя помиловать (сборник) - Юлия Лавряшина

Прижавшись к дверце, мальчик вдруг выкрикнул:

– Знаете что! Вы сделали из нее шлюху! Она была нормальной. И с отцом у них все было хорошо. Зачем вы влезли? Незамужних мало, что ли?

«Если врезать ему за «шлюху», он этого не забудет. И найдет способ сообщить Маше». Матвей заставил себя загнать ярость поглубже внутрь, как сглатывают подступившую тошноту.

И отозвался без видимого раздражения:

– Никогда не хотел прослыть «нормальным». Разве это не скучно? Твоя мама не была нормальной. Это почти то же, что быть заурядной.

– Нет!

– Да. Ты сам ненормальный. Хотя бы потому, что так сражаешься за свою семью.

«Черт бы тебя побрал!» – добавил он про себя.

Взгляд Стаса резко изменился. Что-то в нем дрогнуло: то ли зародилась улыбка, то ли раскалилась ярость. Это тайное движение тут же исчезло, но Матвей успел его заметить. Вот только не понял значения этой мимолетной перемены…

– А вы-то что здесь делали? – помолчав, спросил Стас.

Подозрительность сделала его голос неприятно скрипучим. Казалось, будто на соседнем сиденье старик-попутчик сетует на жизнь. Такой голос в новогоднюю ночь был у Аркадия. Это было смешно.

Матвей отозвался с юношеской пронзительностью, а потом подумал, что это прозвучало еще смешнее:

– Я-то? Изучал ваш древний город. Я ведь жутко любознательный, чтоб ты знал!

– Нечего смеяться над нашим городом, – сурово пресек Стас. – Ваш тоже не намного древнее!

Не колеблясь, Матвей отрекся:

– А тот тоже не мой. Моя малая родина затерялась в бескрайних северных снегах.

– Так вы – чукча? – оживился мальчик.

Ударив себя в грудь, Матвей произнес с гордостью:

– Угадал, однако! Мы, чукчи, однако, все светловолосые и зеленоглазые!

Но Стас не унимался:

– Вы жили в юрте?

– В чуме. Строганину ели, однако. И мылись целых два раза: при рождении и после смерти.

Не удержавшись, Стас тихо фыркнул, тут же разозлившись на себя за это.

– Думаете, с нами ей не было весело?

– Нет, с вами не соскучишься, это я уже понял.

– Так что вы делали в этом районе? – нотки юного помощника полиции позвякивали в голосе подростка.

Скосив глаза, Матвей усомнился, может ли говорить с ним всерьез, и все же ответил правдой:

– Я пытался поймать тень ее детства.

– Маминого?

– Когда узнаешь о детстве человека, начинаешь лучше его чувствовать…

Мальчик процедил:

– Зачем? Все говорят, что вы все равно ее бросите.

Не удивившись, Матвей продолжил:

– Потому что я моложе, богаче… И потом, один развод у меня уже имеется на совести.

– С мамой у вас не может быть развода, – сухо напомнил Стас. – Вы не женаты. По-моему, она и не собирается разводиться с папой…

«Бьет по самому больному, – затаив дыхание, Матвей переждал. – Ай да боец!»

– Если она к нам вернется, то даже менять ничего не придется.

– А ты надеешься, что она вернется?

Ему хотелось продеть вопрос нитью иронии, но глаза Стаса не смеялись, и это сбило его с толку. Минуту назад Матвей знал наверняка, что надежда мальчика не более реальна, чем ребристый след от самолета, видневшийся в углу лобового стекла. Но во взгляде Машиного сына была такая мрачная уверенность, что ему стало не по себе.

– Я даже не сомневаюсь, – сказал Стас.

Он спросил со всей суровостью, на которую способен старший брат, пытающийся наставить младшего на путь истинный:

– Так она была сегодня?

Мишка умело сделал виноватые глаза, хотя знал о своей безнаказанности: если уж отец разрешил ей приходить… Стас отказывался понимать: почему? Неужели они бы без нее не справились? Полный междометий рассказ брата о новогодней ночи привел его в бешенство – еще и этот Матвей вмешивается в их жизнь!

Стас никогда не верил, что нынешние и бывшие мужья и жены могут общаться по-человечески. На фронте, во время войны, предателей расстреливали… Так что если бы отец их обоих спустил с лестницы, он, Стас, ему бы поаплодировал. Даже в том случае, если бы мать тоже себе что-нибудь сломала…

Он и сам не мог понять, как его память в одночасье смогла очиститься от воспоминаний о том, как он любил ее раньше. Или этого не было? Теперь ему казалось, что он ненавидел мать с рождения и всегда ждал от нее подвоха. Разум возражал: не могло быть такого! Ведь сохранилась целая куча фотографий… И на них она то возится с ним, то целует, то кормит грудью. Он опомнился: «Почему же я до сих пор не порвал их?»

Его соседка по парте, беленькая Дюймовочка с песенным именем Лайма, однажды невзначай обмолвилась о том, что ее родители в разводе. И когда Стас, слегка устыдившись возникшего жгучего интереса, спросил, видится ли она с отцом, девочка ответила как о чем-то естественном:

– Ой, ну конечно! Папа у меня классный!

– Классный? – не поверил Стас, не сумев скрыть удивления. – Он же бросил тебя!

Лайма посмотрела на него с той взрослой снисходительностью, которая его всегда бесила в девчонках:

– Он же взрослый человек. Полюбил другую. Но я-то при чем? Когда у тебя брат родился, родители же не разлюбили тебя! Любить можно многих сразу.

Стаса покоробила эта сомнительная философия. Чтобы его окаменевшее презрение к матери не рассыпалось в прах, подточенное сомнением, он убедил себя в том, что Лайма просто защищается этой показной понятливостью взрослых отношений, лишь бы не выдать, как ей больно на самом деле. И перестал о ней думать…

Этот разговор вспомнился в тот день, когда мать снова возникла в его жизни. Совершенно непрошено. Вернее, был уже вечер, когда они с отцом, подавленные тем, что стряслось с Мишкой, кое-как отужинали и разбрелись по своим комнатам. Едва Стас включил настольную лампу, на свет из углов так и полезли обрывки ярости, которую он слегка подрастерял за день: «Зачем явилась… Если б не она… Если бы…»

Тут-то в памяти и всплыли странные слова Лаймы о любви, омывающей не одно сердце, но Стас категорично отмел их в сторону. Но тут же на одну секунду задумался, что, возможно, в них есть доля правды… Не доля даже, а миллионная часть доли… Однако наготове давно был непрошибаемый аргумент: «Если бы любила – не бросила бы!» Но на этот раз Стас промедлил и не сразу разнес в прах свои сомнения. Впрочем, это были не сомнения даже, а только их отголоски…

Тем не менее его раздражало то, что с каждым днем они звучат все отчетливее, отзываясь на скупые, похожие на военные доклады, сообщения брата: мама опять была у него. Говорить подробнее Мишка боялся, ведь у Стаса от этих новостей гневно раздувались ноздри, и если бы вулкан его эмоций прорвался, не спасла бы даже больничная койка.